Екатерина Великая. Биография

Разумовский представлял собой, во всяком случае, идеал фаворита, не только вследствие своей поразительной красоты, но и по лени и халатности: он никогда не вмешивался в политические дела, не обнаруживал ни малейшего честолюбия, и когда его высокая повелительница награждала его всевозможными титулами, он говорил ей: "Ты все равно не добьешься того, чтобы меня стали брать всерьез". Не обнаруживал он также ни малейшей ревности, хотя имел для этого достаточно оснований, потому что непосредственное соседство ее фаворита столь же мало удерживало Елизавету от того, чтобы поддаваться зову своей "сибаритской натуры", как и сентиментальные воспоминания о покойном женихе.

Многое из того, что потом, из-за незнания русской истории, приписывалось Екатерине, должно быть поставлено в счет Елизавете. Это в Елизаветину, а не в Екатеринину спальню входил иногда вечером простой солдат и покидал ее на следующее утро в высоком офицерском чине. Да, воистину нелегко было комиссии, занимавшейся расследованием нравов, проглядеть то, что происходило в покоях императрицы. Но это только один симптом среди сотни других, симптом того резкого различия между великолепным фасадом и действительностью, которое было характерно для тогдашней России.

Елизавета такова же, какова ее страна и ее эпоха. Россия восемнадцатого века состоит из подавляющего большинства голодных, безграмотных людей и тонкого слоя наскоро цивилизовавшихся высших кругов общества.

Представители этих высших кругов обладают поражающими своим великолепием дворцами, а улицы, на которых высятся эти дворцы, утопают в грязи, и никогда не Убираемые трупы околевших лошадей заражают своим зловонием воздух. Приемные залы этих дворцов убраны с неимоверной роскошью, перегружены золотом, серебром, картинами и коврами, а в жилых покоях дымят печи и сквозь неладно пригнанные бревна стен продувает ледяной ветер. Дворцы самой императрицы, по отзывам иностранных послов, красивее и великолепнее Версаля и Фонтебло, но Елизавете не приходит даже в голову меблировать их постоянной обстановкой, она перетаскивает свою кровать, свои комоды и стулья из Москвы в Петербург и обратно, половина вещей пропадает при перевозке, портится, крадется, и бесконечная анфилада комнат по большей части пустует. У нее пятнадцать тысяч шелковых платьев и пять тысяч пар обуви. Если ей не удается достаточно быстро нарядиться в одно из этих платьев, она награждает свою камеристку пощечинами. Однажды на придворном балу какая-то дама позволила себе украсить свою прическу такой же розой, как Елизавета. Императрица бросается на нее и на глазах изумленных иностранных дипломатов вырывает из прически несчастной дамы злополучную розу: во всем и везде она остается еще нецивилизованным варваром.

Когда княгиня Цербстская прибывает с дочерью в Москву, то ее тщеславие отмечает с чувством несказанного удовлетворения все оказываемые ей знаки отличия. Но София, которая встречалась до сих пор только со скромными дамами ее родины, воспринимает с необычайным воодушевлением в лице Елизаветы то чудо истинной женской теплоты, источником которой никак не может быть только политический проект сочетания узами брака двух детей, приходящихся императрице дальними родственниками. Чем же объясняется необычайно теплый прием? Дело в том, что у Елизаветы чисто русская душа, она расточительна не только в отношении денег, она, хотя бы и временами только, ощущает потребность расточать и себя. Ни ее покойный жених, ни ее благополучно здравствующий фаворит не могут удовлетворить эту потребность.

Она не хочет выйти замуж, не хочет подпасть под власть мужчины, но, может быть, она тоскует по детям? Два года тому назад она пригласила к себе принца Петра, сделала его великим князем и наследником российского престола – но Петр, к сожалению, не умеет внушать к себе чувство любви. Теперь она выписала для него невесту, и эта невеста затрагивает самые сентиментальные стороны ее души: она племянница того человека, по которому Елизавета так охотно проливает романтические слезы. Чувствуя себя одинокой на престоле и в обществе стоящего значительно ниже ее возлюбленного, окруженная придворными льстецами, помышляющими, в сущности, только о своих личных выгодах, Елизавета изливает весь неиспользованный избыток своих нежных чувств в двух направлениях: дружбы к княгине и материнской любви к принцессе. В этот момент она является в большей степени человеком, чем ее гостьи: она забыла, что она их благодетельница.