Екатерина Великая и Потёмкин: имперская история любви

Екатерина стремилась быть в курсе болезни и следить за выздоровлением, словно Потёмкин находился в её покоях в Зимнем дворце. Но дорога занимала у курьеров от семи до двенадцати дней, поэтому полные заботы и беспокойства письма Екатерины не поспевали за событиями. Когда она думала, что Потёмкину лучше, ему уже становилось хуже. В одном письме он сообщал, что поправляется, а в следующем – что быстро угасает. 16 сентября Екатерина получила первое письмо: «Первое меня много обрадовало, ибо видела, что тебе было лехче, а другое паки во мне умножило безпокойство, видя, что четверо сутки ты имел непрерывный жар и боль в голове. Прошу Бога, да подкрепит силы твои. ‹…› Прощай, мой друг, Христос с тобою» [18].

Екатерина не могла наслушаться вестей о Потёмкине. Она приказала Попову присылать ежедневные отчеты и попросила Браницкую: «Пожалуй, графиня, напишите ко мне, каков он, и постарайтесь, чтоб он берегся как возможно от рецидивы, коя хуже всего, когда кто от болезни уже ослаб. Я знаю, как он безпечен о своем здоровье». Браницкая и Попов наблюдали болезнь, с которой три доктора, француз Массо и два русских, мало что могли сделать [19]. Агонизирующий упадок можно проследить по письмам всё более беспокойной Екатерины и всё более слабого Потёмкина. Со временем письма сменились докладами Попова.

Потёмкин всхлипывал, читая послания Екатерины. Он думал, что поправляется, хотя признавал: «Стреляние в ухо меня мучит». Даже умирая, князь волновался о восьми тысячах больных солдат: «Слава Богу, что не мрут». Турецкие послы прибывали через четыре дня: «Много ожидаю плутовства, но я остерегусь». Потёмкина перевезли из Ясс в загородный дом [20].

Князь перестал пировать и питался скромно. Это сработало: «Здоровье его Светлости час от часу становится лутче». Потёмкин воспользовался возможностью составить маршрут, по которому русская армия будет выходить из Молдавии, потому что путь через Польшу пока был закрыт. Переговоры продолжались. Мир внимательно наблюдал: австрийцы подписали мир с Портой в Систове. Венские газеты печатали сообщения о болезни Потёмкина. Гонцы почти каждый день приносили им новости об улучшении, ухудшении, новом улучшении. В случае войны Потёмкин командовал бы сам, но пока ему требовались представители в Валахии и Молдавии. Мирные переговоры обещали быть мрачными. Князь собирался в Вену сразу после подписания мира.

Потёмкин «устал, как собака» и через Безбородко убеждал Екатерину: «Я себя не щажу» [21]. Через три дня лихорадка возобновилась с удвоенной силой. Князь дрожал и слабел. Браницкая не отходила от него ни днем, ни ночью[158]. Потёмкин отказался принимать хину. Попов докладывал: «При всем его от оных отвращении убеждаем Его Светлость к принятию Высочайшим Вашего Императорского Величества имянем». Светлейший князь умолял Безбородко найти ему китайский шлафрок: «Оный мне крайне нужен». Екатерина поспешила выполнить пожелание и прислала в дополнение к халату шубу. Князь диктовал донесения о больных в армии в тот же день, когда патетически написал: «Сна лишился и не знаю, когда будет конец» [22].

Князь «подвержен был безпрестанным и жестоким страданиям». К двадцать пятому сентября его стенания начали угнетать окружающих. Потёмкин осознал, что лихорадка завладела им, и, казалось, решил наслаждаться уходом. По легенде он «разрушал себя», и пиры этому способствовали. Горячечный «султан» запивал ветчину, соленого гуся и трех или четырех цыплят квасом и всеми видами вина, не удерживался он и от других алкогольных напитков. Из Астрахани и Гамбурга заказывали стерлядь и копчёных гусей. Говорили, что князь специально избегает выздоровления. Когда Потёмкин становился мокрым от пота, он выливал на себя «десять флаконов одеколона». Светлейший умирал так же эксцентрично, как жил [23]. Он был слишком болен, чтобы о чем-то ещё беспокоиться.

Князь говорил о «безнадежности своей жизни». Попов печально докладывал Екатерине: «Со всеми прощался, не внемля никаким нашим вопреки сего уверениям». Потёмкина навестили архиепископ Амвросий и грузинский митрополит Иона, которые уговаривали его питаться умеренно и принимать лекарства. «Едва ли я выздоровею, – отвечал Потёмкин. – Но да будет воля Божия». Затем он повернулся к Амвросию и принялся обсуждать с ним смысл жизни, показав, что, несмотря на русские предрассудки, он был порождением Просвещения. «Ты духовник мой, – продолжал он, обращаясь к Амвросию, – и ведаешь, что я никому не желал зла. Осчастливить человека было целию моих желаний»[159]. Услышав это признание, все присутствующие ударились в слезы. Священники вышли, и доктор Массо сообщил им, что положение безнадёжное. «Глубокое отчаяние овладело нами, но нечего было делать», – писал Иона [24].