Екатерина Великая. Императрица: царствование Екатерины II

И вот теперь она стояла у позорного столба с надписью, которую могли видеть собравшиеся, а народу должно было собраться немало, потому что день ее публичного позора был заранее объявлен жителям города. А если учесть, что весть о злодействах Салтычихи разошлась широко, нетрудно предположить, что и окрестные крестьяне пришли посмотреть на изверга. После того как она выстоит на этом «поносительном зрелище», ее предписывалось, «заключа в железа», отправить в один из близстоящих монастырей (им оказался Ивановский, его заново отстроенные в 1860-е годы здания и сейчас можно видеть) и там «посадить в нарочно сделанную подземельную тюрьму, в которой по смерть ее содержать таким образом, чтобы она ниоткуда света не имела. Пищу ей обыкновенную старческую (то есть монашескую) подавать туда со свечою, которую опять у ней гасить, как скоро наестся». Помещица, выставленная к позорному столбу! – Екатерина еще раз напоминала Глазовым, что они не безнаказанны.

Итак, Большое собрание было распущено, значит ли это, что с тех пор императрица работала в тишине и больше шума не поднимала? Подняла, да еще какой!

* * *

Екатерина открыла новую область общественной жизни – журналистику с ее дебатами. Началось это так: в 1769 году она основала свой журнал «Всякая всячина», который начинался мажорным, ликующим поздравлением с Новым годом:

«О год, которому прошедшее и будущее завидовать будут, если чувства имеют! Каждая неделя увидит лист; каждый день приготовит оный. Но что я говорю? Мой дух восхищен до третьего неба: я вижу будущее».

Вот в каком состоянии духа пребывает императрица и объясняет почему: «Я вижу бесконечное племя Всякой всячины. И вижу, что за нею последуют законные и незаконные дети».

Вот откуда ликование – она открывает новую эру, эру журналистики. Племя действительно тотчас принялось расти, появились печатные дети, внуки и правнуки «Всякой всячины», и самое любопытное в том, что все они кинулись на свою прародительницу, редактируемую Екатериной. Началась острая полемика, оживленная перебранка между ней и довольно большой группой русской интеллигенции.

Полемика журналов с царицей удивительна прежде всего по форме. Поскольку «Всякая всячина» неосторожно назвала себя родоначальницей и бабушкой остальных журналов, эти последние воспользовались образом, и притом весьма бесцеремонно. «Что же до бабушки принадлежит, – пишет журнал «Ни то, ни се», – то она извинительна потому, что выжила уже из лет и много забывается». Образ бестолковой старухи (кстати, не очень учтивый: хотя бабушка и метафорическая, но Екатерине все же сорок, по тем временам действительно немолода, а если учесть, что выдавали замуж и в 13 лет, – действительно бабушка) то и дело возникает на журнальных страницах, новиковский «Трутень» дошел до такой дерзости, что заявил, будто «госпожа Всякая всячина на русском языке изъясняться не может» (если Новиков действительно метил в Екатерину, немку, то насмешка его несправедлива – она понимала и любила русскую культуру, русский язык, русскую историю).

Русские просветители хорошо знали, с кем спорят, знали, что за Екатериной стояли, в конце концов, и Тайная экспедиция, и крепость, и Сибирь, – но выступали с отвагой. Так, например, «Смесь» задается вопросом, почему «Всякая всячина» так хвалима, и отвечает: «Во-первых, потому, что многие похвалы она сама себе сплетает, потом по причине той, что разгласила, что в ее собрании многие знатные господа находятся… Но правда ли то или нет, нам того знать не нужно, и мы судить должны то, что видим. Если и Великий Могол напишет, что снег черен, а уголь бел, то я ему не поверю». Ясно, что журналисты не помнят ни про крепость, ни про Сибирь – и в этом, конечно, огромная заслуга нашего «Великого Могола» и ею созданной атмосферы веселой свободы. Кстати, в развернувшейся ожесточенной полемике обе стороны то и дело апеллируют к публике, то есть к общественному мнению. Но нам, разумеется, всего важнее суть спора Екатерины с интеллигенцией. Увидев, что вызванные ею к жизни журналы сразу же пошли по линии социальной критики, она принялась выступать против резкостей вообще, призывая отложить «все домашние распри» и быть помягче. Так, в одном из номеров «Всякой всячины» царица говорит о некоем А., приславшем в журнал желчное письмо, и советует автору быть снисходительней к человеческим слабостям, потому что «кто только видит пороки, не имея любви, тот не способен подавать наставления другому». Согласитесь, мысль дельная.

«Мы и того умолчать не можем, – продолжает она, – что большая часть материй, в его длинном письме включенных, не есть нашего департамента. Итак, просим господина А. впредь подобными присылками не трудиться; наш полет по земле, а не по воздуху; сверх того мы не любим меланхолических писем».