Екатерина Великая. Императрица: царствование Екатерины II

«Мундир с галуном, шарф через плечо и знак на голубой ленте были такие для меня обновы, что никакие детские игрушки с ними соперничества выдержать не могли» – именно в этом мундире гвардейского Семеновского полка он и изображен на портрете Левицкого.

Пребывание в гвардии означало близость ко двору, а с тем возможность самой заманчивой карьеры, и отец повез Ивана в Царское Село, где жила Екатерина и с ней Потемкин, – благодарить. Они были представлены князю и его племяннице, «и перед ними, как перед святыми иконами земного Бога, клали униженные поклоны за исходатайственную милость».

Портрет юного князя Ивана замечателен своей свежестью, художник разглядел душевное состояние своей модели. Молодой Долгоруков полон любопытства к жизни и некоторой растерянности перед ней; в нем застенчивость и мягкость домашнего мальчика, недавно (с плачем) увезенного из родного гнезда, и готовность вступить в жизнь. Неустойчивость душевного состояния, колеблющегося между робостью и отвагой, точно передана художником (кстати, долгоруковский «балкон» художник несколько «вдвинул обратно»).

Но и служба в гвардии работой не была. «Обязанности службы обычайные состояли в том, чтобы ходить на караул в одни только Императорские домы и держать дежурство по полку. – Прочее время все оставалось нам на наше удовольствие и забавы».

Долгоруков и позднее рвался к государственной службе и, как и другие дворяне его времени, на любую очистившуюся «вакацию». Сперва он претендует на место директора Московского университета, потом – члена земского суда; когда и это не вышло, он написал Екатерине возвышеннослезное письмо, которое подействовало незамедлительно, и он, к своему восторгу, получил вдруг место пензенского вице-губернатора.

Со всех сторон князю летят поздравления, и никому из поздравляющих не приходит в голову, сможет ли этот молодой человек (ему двадцать семь), занятый до сих пор главным образом «благородными» спектаклями и бесчисленными романами, занять административную должность, тем более сложную, что в ведении вице-губернаторов находились финансы губернии (в распоряжении Долгорукова должно было быть «миллион с лишком казенного дохода»).

Сам Долгоруков «ревновал оправдать» милость императрицы, однако не знал, как приняться за дело, «не имея о нем никакого понятия»; между тем он уже нажил себе «тяжеловесных злодеев», тех, кто метил на это доходное и почетное место.

И вот мы присутствуем при том, как князь Иван вступал в должность. «В назначенный час, – пишет он, – выехал я в палату и сел в Президентские кресла. После старика почтенного, который занимал их, все служители глядели на меня, как на дитя в колясочке: живость моя, тонкий стан и молодость лица не соответствовали ни покрою, ни величине, ни убранству етих старинных кресел, на которых подагрик с отвислым зобом гораздо бы казался меня величавее, но я перекрестился, сел, и пред мной выложили столь много тетрадей, что из-за них не видать было ничего, кроме широкой моей губы, которая придавала мне несколько сановитости».

Тем не менее молодой князь энергично взялся за дело. Он решил «блюсти целость царских доходов» во что бы то ни стало, «щадить и миловать подчиненных ему казенных крестьян» и главное – управлять самому, «без наушников и секретарей, сих нежных соблазнителей всякой власти», и не попасть, таким образом, в зависимость от правителей канцелярий. «Всех сих пропастей я тщательно избегал, – пишет он, – слушал много, верил мало и делал то, что сам на свой безмен находил справедливым». Между тем Казенная палата, которую он возглавлял, являла собой всякую смесь: «морские офицеры, поповичи, камер-лакеи, немцы и даже один в шестьдесят лет надворный советник, не учившийся грамоте; подьячий водил его руку по бумаге, которую по форме доводилось ему подписывать… Тяжелы для меня были первые месяцы; едва не ослеп я за бумагою, не мал предлежал мне и подвиг, оправдать монаршую милость и показать свету, что я умею не одни комедии играть».

Но, конечно, в своих благородных намерениях он тут же столкнулся с чиновничьей массой, всеми этими секретарями и правителями канцеляций, да вскоре затем и с самим губернатором. В конце концов мы начинаем замечать, что в воспоминаниях Долгорукова труды его описываются как-то отвлеченно, в то время как «бумажные раздоры» и «письменные добрые битвы» изложены на удивление подробно к конкретно. Скоро он занялся любимым делом: стали они «рубить театр, писать кулисы, сводить труппу актеров и ну играть комедии». Но, увы, молодого Долгорукова тянуло не только к театру – женщины, вот что было его второй и не менее сильной страстью. Она-то и привела его к «пропасти».

А пропасть означала, что на четвертом году службы Долгорукова в Пензе муж женщины, за которой тот ухаживал, будучи взбешен и нетрезв, настиг на улице нашего вице-губернатора и ударил его палкой по затылку. С карьерой князя Долгорукова было покончено.

Надо ли доказывать, что в той чиновничьей иерархии, которую представил нам И. М. Долгоруков, Екатерине не нужен был никто. Ей были надобны люди совсем иного толка.