«Говорят, что празднества были прекраснейшими, – вспоминала Екатерина, – я не видала ни одного; я была в моей постели одинешенька, и не было ни единой души со мной, кроме Владиславовой. Никто не входил в мою комнату и не осведомлялся, как я себя чувствую». Это было неправдой, одиночество Екатерины продлилось всего один день. Ее новорожденную дочь действительно унесли в ту же комнату, где жил Павел, но Екатерина ожидала этого, поэтому страдала не так сильно. Другими словами, она была готова. Пережив изоляцию и одиночество после рождения Павла, на этот раз она устроила все немного иначе. В ее комнате больше не было сквозняков из-за плохо прилаженных ставень. Зная, что друзья осмелятся навещать ее лишь тайно, она распорядилась поставить перед кроватью большие ширмы, за которыми скрывался маленький кабинет, где находились столы, стулья и удобный диван. Когда балдахин со стороны кровати опускался, ничего не было видно. Когда же портьеры поднимались, а ширмы отодвигались, Екатерина могла видеть улыбающиеся лица друзей, находившихся в кабинете. Если же кто-нибудь входил в комнату и спрашивал, что за ширмой, ему отвечали, что там стоит ночной горшок. Эта маленькая крепость, построенная с большой выдумкой и дальновидностью, являлась безопасным убежищем.
Празднование нового 1758 года при дворе должно было закончиться очередными фейерверками, и граф Петр Шувалов, генерал-фельдцейхмейстер артиллерии, пришел к Екатерине, чтобы рассказать о запланированных фейерверках. В тот день мадам Владиславова сказала Шувалову, что ей показалось, будто великая княгиня спит, но она проверит и скажет, смогут ли его принять. На самом деле Екатерина совсем не спала. Но она лежала в постели, а в алькове находилась небольшая группа, включая Понятовского, который по-прежнему сопротивлялся отсылке на родину и навещал Екатерину каждый день.
Когда мадам Владиславова постучала в дверь, Екатерина закрыла портьеры со стороны своей кровати и велела Владиславовой привести посетителя. Друзья Екатерины, находившиеся за портьерой и ширмой, с трудом сдерживали смех. Перед вошедшим Петром Шуваловым Екатерина извинилась, что заставила его ждать, поскольку «только что проснулась», и в подтверждение этой выдумки потерла глаза. Их беседа была долгой и продолжалась до тех пор, пока граф не сказал, что вынужден уйти, так как императрица ждала начала фейерверка.
Когда Шувалов удалился, Екатерина отдернула портьеру. Ширму отодвинули, и Екатерина увидела своих усталых, голодных и мучимых жаждой друзей. «Отлично, у вас будет что есть и пить; между тем как вы составляете мою компанию, справедливо, чтобы в угоду мне вы не померли бы у меня от голоду и жажды», – сказала она. Екатерина закрыла портьеру и снова позвонила в колокольчик. Появившуюся мадам Владиславову Екатерина попросила подать ужин – не меньше шести больших тарелок, уточнила она. Когда же принесли ужин и слуги удалились, гости вышли из своего укрытия и набросились на еду. «Признаюсь, этот вечер был одним из самых шальных и самых веселых, какие я провела в своей жизни, – вспоминала Екатерина. – Когда проглотили ужин, я велела унести остатки так же, как мне его принесли. Я думаю только, что моя прислуга была немного удивлена моим аппетитом». Гости ушли в приподнятом расположении духа. Понятовский надел светлый парик и плащ, поскольку всегда пользовался подобной маскировкой во время ночных визитов во дворец. Когда стражники спрашивали его: «Кто идет?», он отвечал: «Музыкант великого князя». Эта хитрость всегда помогала ему.
Через шесть недель после родов в маленькой дворцовой часовне состоялась служба за здравие дочери Екатерины. Однако церемония в честь маленькой Анны, к сожалению, отличалась от той, которая была устроена по случаю рождения ее брата, Павла. Екатерина вспоминала, что размер часовни вполне подходил для Анны, тем более что «кроме графа Александра Шувалова, никто при этом не присутствовал». Петра и Понятовского на службе не было. Казалось, никому не было дела до дочери Екатерины, которая отличалась слабым здоровьем и умерла, прожив около года. Ее похоронили в монастыре Александра Невского, на похоронах присутствовали лишь Екатерина и Елизавета. Ни Петр, ни Понятовский не приехали. Во время службы обе женщины склонились над открытым гробом и, следуя ритуалам православной церкви, поцеловали мертвую девочку в ее холодный белый лоб. Вскоре Анна оказалась забыта. В своих «Мемуарах» Екатерина даже не упомянула о смерти дочери.
37
Падение Бестужева