Екатерина Великая. Портрет женщины

Когда Екатерина в первый раз покинула свои покои, она неожиданно встретила графа Санти, придворного церемониймейстера-итальянца, и была вынуждена перекинуться с ним несколькими фразами. Через несколько дней к Екатерине явилась мадам Чоглокова и сказала ей, что императрица узнала от графа Бестужева, которому граф Санти отчитался в письменной форме, что, по словам Екатерины, ей показалось странным, почему иностранные послы не принесли ей соболезнований в связи с кончиной отца. Мадам Чоглокова сказала, что императрица сочла ее замечания, высказанные графу, абсолютно неподобающими и что Екатерина слишком возгордилась. И опять же она не должна забывать: ее отец не был королем, а по этой причине не стоит ожидать никакого выражения соболезнований от иностранных послов.

Екатерина едва могла поверить словам мадам Чоглоковой. Забыв о своих страхах перед старшей фрейлиной, она заявила, что если граф Санти сказал или написал, будто она говорила ему нечто подобное, то он ужасный лжец. Ничего подобного никогда не приходило ей в голову, и она ни слова не сказала ему или кому-либо еще на эту тему. «По-видимому, простодушие, с которым я ответила Чоглоковой, ее убедило, – писала Екатерина в своих мемуарах, – она мне сказала, что не преминет передать императрице, что я формально отрицаю слова графа Санти. И действительно, она пошла к Ее Императорскому Величеству и вернулась сказать мне, что императрица очень сердита на графа Санти за такую ложь и что она приказала сделать ему выговор».

Несколько дней спустя граф Санти прислал Екатерине посыльного, чтобы тот передал, что граф Бестужев заставил его написать эту ложь, и ему было очень стыдно за свой поступок. Екатерина передала посыльному, что лжец всегда остается лжецом, какова бы ни была причина лжи. А чтобы граф Санти никогда больше не впутывал ее в свою ложь, она просто не станет с ним впредь разговаривать.

Если Екатерина считала, что мелочная тирания мадам Чоглоковой, усугубленная ее скорбью по умершему отцу, привели ее к такому бедственному положению, что хуже быть уже не могло, то она заблуждалась. Той же весной 1747 года, когда Екатерина еще носила траур по отцу, их с Петром жизнь стала еще невыносимее после того, как мужа мадам Чоглоковой назначили обер-гофмейстером Петра. «Для нас это стало ужасным ударом, – писала Екатерина. – Это был дурак, заносчивый и грубый, все ужасно боялись этого человека и его жены, и, говоря правду, они были действительно зловредные люди». Даже мадам Крузе, чья сестра служила старшей камеристкой при императрице и являлась одной из любимиц Елизаветы, вздрагивала, когда слышала его голос.

Решение принял Бестужев. Канцлер, не доверявший окружению великокняжеской пары, нуждался в еще одном безжалостном цепном псе. «В течение нескольких дней после того, как месье Чоглоков занял свою должность, трое или четверо слуг, которых великий князь сильно любил, были арестованы», – писала Екатерина. Затем Чоглоков заставил Петра отправить в отставку своего камергера графа Дивьера. Вскоре после этого главный шеф-повар, хороший друг мадам Крузе, чьи блюда Петр особенно любил, был выслан из дворца.

Осенью 1747 года Чоглоковы ввели новые ограничения. Всем камергерам Петра запретили заходить в комнату великого князя. Петр остался в обществе нескольких слуг. Как только он начинал оказывать предпочтение кому-то из них, этого человека тут же удаляли. Далее Чоглоков заставил Петра выслать своего старшего лакея, «вежливого, разумного человека, который был приставлен к великому князю с самого рождения и давал ему много дельных советов». Камердинер Петра, грубый старый шведский солдат Ромбург, который в грубоватой манере рассказывал ему, как обращаться с женой, был уволен.

Ограничения становились все более жесткими. По приказу Чоглоковых всем под угрозой отставки запрещалось входить в комнаты Петра или Екатерины без предварительного разрешения месье и мадам Чоглоковых. Придворные молодых супругов должны были оставаться в передней, где могли переговариваться с Петром или Екатериной лишь в полный голос, чтобы все в комнате их слышали. «Теперь мы с великим князем, – писала Екатерина, – были вынуждены всегда держаться вместе».

У Елизаветы была своя причина для изоляции юной пары, она считала, что если они будут проводить больше времени в обществе друг друга, то быстрее произведут на свет наследника. В подобном расчете было свое рациональное зерно: