Екатерина Великая. Сердце императрицы

«Милая моя Софьюшка… – подумала Румянцева. – Печально, когда родители наши не понимают резонов наших… Ну да ничего, Васенька мой тебе поможет!»

– Думается мне, что вашему батюшке не весьма известны отличия в наших верах. И в словах его куда больше родительского упрямства, чем подлинной мудрости…

«Ой… Васенька, придержи язык-то! Не с простушкой, чай, разговариваешь!» Прасковья взглянула на Софию, опасаясь вспышки гнева. Но лицо принцессы было спокойно. Похоже, она не так высоко ценила своего отца.

– И кроме того, матушка принцесса, сдается мне, что ваши истинные цели вашему батюшке непонятны, ибо не в силах он своим умом властелина крохотной страны обозреть обширность ваших планов – планов под стать нашей прекрасной империи.

Румянцева снова сжалась. Вот сейчас София ка-ак призовет стражу… Однако принцесса лишь тонко усмехнулась, давая понять, что не видит дерзости в словах Василия, а видит только слова соратника, готового помочь в непростом, но важном деле.

– Ведь главное в нашей вере то, что Бог наш вездесущ, что он един и что все мы его дети… Как бы мы ему ни служили, на каком бы языке ни говорили, главное – что мы верим в его мудрость и справедливость, в то, что всякое наше деяние будет им взвешено, а, буде мы того достойны, в свой час призовет он нас к себе и воздаст нам по делам нашим.

София лишь кивнула. Ей почудилось, что Василий сейчас слишком упрощает, однако в этом была своя столь освежающая доступность. Да, такие слова, быть может, и смогут найти путь к сердцу Христиана Августа.

– Так в чем же тогда различие?

– Да, отец мой, в чем отличие?

– Лишь в том, что мы служим Отцу нашему Небесному по-разному – различие лишь во внешнем обряде. Лютеранский обряд суров и строг, а обряд православный пышен и ярок. Тому есть объяснения в истории наших стран, но сейчас стоит ли в них вдаваться?

София пожала плечами. Пожалуй, ей хотелось бы разобраться в истоках верований, понять, откуда пошел тот или иной обряд и почему. Но отцу, это истинная правда, сие вовсе неинтересно!

– Выходит, что в нашей вере самое главное – это порыв души, желание возвысить свою душу, создать себя по образу Отца нашего Небесного.

Принцесса подумала, что вот такое объяснение отлично подойдет для герцога. А отец Василий вполне сгодится на роль советчика в особо тонких делах, ибо, к сожалению, ей самой далеко не все будет по плечу.

– Более того, будет разумно отписать вашему батюшке, что столь пышные обряды нужны народу русскому, темному и непросвещенному, ибо этой пышностью дарим мы ему причастность к возвышенному и прекрасному.

– Но это же ложь, отец мой! Народ русский мудрый и работящий, просвещенный поболее, чем иные европейские монархи!

– Отрадно, принцесса, что вы понимаете это! Однако я не вижу большого греха в том, что мы чуть польстим вашему папеньке, унизив в его глазах подданных Елизаветы Петровны. От них, сдается мне, не убудет, а объяснения герцог Ангальт-Цербстский получит достаточные!

«Дай-то Бог, друг мой…»

София глубоко задумалась. Письмо нужно будет отправить как можно скорее, ибо решение ее невероятно твердо, а продлевать неприятное без крайней нужды она не желает.

Из « Собственноручных записок императрицы Екатерины II »

На первой неделе Великаго поста у меня была очень странная сцена с великим князем. Утром, когда я была в своей комнате со своими женщинами, которыя все были очень набожны, и слушала утреню, которую служили у меня в передней, ко мне явилось посольство от великаго князя; он прислал мне своего карлу с поручением спросить у меня, как мое здоровье, и сказать, что ввиду поста он не придет в этот день ко мне. Карла застал нас всех слушающими молитвы и точно исполняющими предписания поста, по нашему обряду. Я ответила великому князю через карлу обычным приветствием, и он ушел. Карла, вернувшись в комнату своего хозяина, потому ли, что он действительно проникся уважением к тому, что он видел, или потому, что он хотел посоветовать своему дорогому владыке и хозяину, который был менее всего набожен, делать то же, или просто по легкомыслию, стал расхваливать набожность, царившую у меня в комнатах, и этим вызвал в нем дурное против меня расположение духа. В первый раз, как я увидела великаго князя, он начал с того, что надулся на меня; когда я спросила, какая тому причина, он стал очень меня бранить за излишнюю набожность, в которую, по его мнению, я впала. Я спросила, кто это ему сказал. Тогда он мне назвал своего карлу, как свидетеля-очевидца. Я сказала ему, что не делала больше того, что требовалось и чему все подчинялись и от чего нельзя было уклониться без скандала; но он был противнаго мнения. Этот спор кончился, как и большинство споров кончаются, т. е. тем, что каждый остался при своем мнении, и Его Императорское Высочество, не имея за обедней никого другого, с кем бы поговорить, кроме меня, понемногу перестал на меня дуться.

Глава 13 Не та мать, что родила, а та мать, что…