Екатерина Великая. Сердце императрицы

Почти каждую ночь она глухо кричала, уткнувшись в подушки, – дочь, мертвое тельце ее дочери стояло перед глазами, не хотело отпускать… Она тихо выла, и единственным желанием было заплакать – казалось, со слезами придет хоть какое-то облегчение, словно спадет на душу живительная роса. Но слез не было, и, уставившись в темноту сухими глазами, она лежала часами без движения, не помня себя, не думая ни о чем и не чувствуя ничего.

Ей было все равно, есть рядом посторонние или нет. Ну, очередной амант. Никто… Пешка… Душа-то пуста…

Потом приходило забытье. Но и оно не приносило покоя. Сначала возникало личико Аннушки, маленькое, бледное, измученное болезнью. Потом приходила мать, укоряюще махала руками, как когда-то в юности, пыталась стащить с нее одеяло и повезти на какой-то бал… Снова, как тогда, в лихорадочном бреду, горели щеки, испариной покрывалось все тело… А потом опять был вокруг снежный лес, затем языки пламени, и в них опять появлялось уже измучившее ее до предела, вымотавшее ей всю душу родное лицо с черными глазами, а потом, когда она почти могла коснуться его, оно исчезало, и на смену приходило другое – не то…

И вновь нужно было просыпаться – и с пробуждением снова возвращалась боль и начинала терзать с новой силой. Время лечит, говорил Григорий, вторила ему и Прасковья, но Екатерине казалось, что каждый день только растравливает заново ее раны. Нужно было вставать, куда-то идти или ехать, с кем-то говорить, кому-то улыбаться, писать письма, принимать посланников и просителей, и она делала все, что от нее требовалось, ничего не пропуская в свою словно окаменевшую, застывшую душу – ничего.

А потом снова приходила ночь – и все начиналось сначала.

Одно желание осталось у нее – победить. Теперь, после стольких потерь, она не могла остановиться. Даже мысль о мести отошла на второй план, стала лишь одной из причин, не главным стремлением.

«Я ехала к вам с чистым сердцем… Вы, Петер Ульрих, дражайший супруг мой, не подозревали, что своими глупостями и пакостями в конечном счете наносите непоправимый вред себе… Но я могла бы снести все. Господи, вы бы сидели на троне и в ус не дули, принимая почести и лесть иностранных монархов и послов, а я бы работала за вас – тяжко, трудно, но на благо России… Я бы все делала вместе с вами и никогда не помыслила об ином, но вам мало было превратить мое существование в ад, вы лишили жизни мою доченьку. Что вас так оскорбило? Моя измена? Смешно, ваше величество… Разве я хоть однажды упрекнула вас в неверности? Разве я не распивала мирно кофе с вами и с вашими то Машенькой, то Наденькой, то Лизанькой? Разве я не помогала вам советами в амурных делах и не дарила Лизавете то французский батист, то английские шпильки? Отчего же вы не смогли, не захотели оставить мне хоть малую толику радости?»

Вновь всплыли перед глазами эти глупые чаепития, кофий, поверх которого ей мерзко улыбалась очередная фаворитка. Но мысли уже текли дальше.

«Любовь Григория пуста и суетна, как суетен и непостоянен он сам. Конечно, он сделает все, чтобы вознести меня на вершину, но только потому, что это единственное средство, чтобы подняться и ему самому. Разумовский, Кирило… О, я вызываю в нем страсть, это несомненно, но будет ли он служить мне так, как его старший брат считал за честь служить Елизавете? Мне все кажется, что истинные его мотивы – удержаться на вершине и сделать все для вознесения своего гетманства, своего края… Граф Бецкой – человек родной, умнейший, но он стареет, как постареем все мы, кто знает, сколько еще отпущено ему сил и здоровья. Ах, если бы кто-то был предан мне и душой и телом, безоглядно, так, как предан был милый Алеша Темкин… Если бы я могла засыпать и просыпаться спокойно, с мыслью о том, что кто-то бережет меня, словно ангел…»

Как всегда, когда мысли начинали принимать деловой, практический оборот, Екатерина встряхнулась. Встала, задумчиво прошлась по комнате.

«Это должен быть человек молодой. Энергичный. Умный. Отважный. С большими чаяниями. Он должен безудержно стремиться ввысь, но и столь же безудержно любить державу свою. Должен быть готов идти на все – ради меня и ради государства Российского и понимать сие как одно и то же. Бог свидетель, я прощу ему многое, если только буду видеть в нем истинного, надежного друга. Сейчас, когда решается судьба, да не только моя, многих и многих судьбы ныне на кону, он должен, не может не появиться… Великие события всегда вызывают к жизни великих людей…»

Из «Собственноручных записок императрицы Екатерины II»