Екатерина Великая (Том 2)

– Вы правы, Анна Никитишна. Идите, мой друг… Что? Не хотите? Ну, будь по-вашему. Проводите нас ещё немного. Кстати, я расскажу вам, что было нынче при сговоре. Умора и слёзы… Я плакала так… Вот она знает… Они считали меня людоедкой, а я была так ласкова, благословила, сказала, что дарю ему сто тысяч… Да, да… Я, и расставаясь, умею награждать своих друзей. Пусть это знают все… и не опасаются мне говорить правду, какая бы перемена ни произошла у них в чувствах. Так вот, сказала о деревне… Маменька чуть не лопнула от жадности и восторга. Мне думается, она бы не прочь и зятька и дочку оставить при мне, если бы я того пожелала. И не очень бы позволяла дочери ревновать. Ха-ха-ха… Но они… представьте, прямо без чувств были оба. Пришлось их приводить в себя… Жаль… и смешно… Впрочем, теперь не жаль… и не смешно… Мне так хорошо!.. Слышите, Зубов… Если вы любите свою государыню, это должно вас радовать…

– Я слов не нахожу… Я так теперь…

– Ну, ступайте, дома поищите их… Вот и пришли мы почти. Нас уж тут не обидит никто… Идите… С Богом!..

Она протянула руку Зубову. Тот поцеловал её, почувствовал крепкое ответное пожатие и мимолётное прикосновение губ Екатерины к своему лбу.

Низко поклонившись Нарышкиной, Зубов военным, скорым шагом свернул на аллею, ведущую на караульный двор.

* * *

В четверг, 21 июня, в сопровождении Нарышкиной, в 3 часа появился молодой ротмистр в покоях Екатерины, куда Нарышкина провела его через верх.

После вечернего приёма снова вместе со своей руководительницей он вернулся туда и, по уходе Нарышкиной, провёл время наедине с державной хозяйкой до 11 часов вечера.

С низким, почтительным поклоном проводил его до выходных дверей Захар, неотлучно дежурящий на своём посту.

– Бог в помощь! Успеха и счастья желаю, господин ротмистр…

– Благодарю, голубчик Захар, – ласково ответил поздний гость.

* * *

По случаю пятницы, как всегда, государыне подали постный обед.

Только Лев Нарышкин, Протасова, Анна Никитишна и Мамонов обычно ели в эти дни с государыней.

– Не хочу портить желудки моим придворным постными щами и маслом, – говорила она.

И, кроме обеих дам, все были поражены, когда увидали, что место Мамонова за столом занял по приглашению государыни красивый, но такой невыразительный, юный, женообразный ротмистр, начальник дворцового караула.

Даже Нарышкин, обычно гаерничающий[141] и забавляющий всех самыми нелепыми и порою грубыми шутками, хотя и предвидел кое-что, но был изумлён быстрым и неожиданным поворотом дел и плохо занимал компанию.

– Ты стал молчалив, как рыба или как граф Мамонов, – смело, словно бросая вызов, заметила Екатерина. – Кстати, я очень недовольна своими. Знаете ли, с тех пор как проведали, что он уходит от двора, ни одной души не видно у него на половине, где раньше, сказывают, проходу от людей не было… Вот она слабость души человеческой… Чтобы хуже не сказать. Если мне думают этим угодить – напрасно. Сегюр один заглянул к бедняжке. И я при всех выразила ему свою признательность и похвалу… Вы не знакомы с графом, господин Зубов?

– Весьма мало, ваше величество.

– Должно быть… Да и вам к нему заходить не надо… Я так спросила. Ешьте. Три блюда. Больше не будет ничего. Вот, вишни ещё… Любите? Я очень люблю… И вы? Отлично. Давайте есть взапуски, кто больше? Вишни – очень сытная ягода… Или яблока хотите?.. Нет? Ну, кофе. И столу конец. Не взыщите. День такой. Завтра милости просим. Лучше угощу. Только кто дежурный? Не Потапыч? Нет. А то он говорит, что есть люди не могут. Мне-то всё равно… Лишь бы горячего тарелку и мяса хороший кусок. До свидания, с Богом, друзья! Я после всех волнений отдохну немного… Усталость чувствую. До вечера, господа…

Вечером снова, когда Екатерина осталась одна, Зубов прошёл через верх, без Нарышкиной. Ход был знаком.

После одиннадцати, прощаясь с гостем, Екатерина взяла его руку и надела один из приготовленных перстней, с её портретом.