Екатерина Великая. Завершение Золотого века

Прасковья не слыхала, а Павел был свидетелем сего происшествия. Александр и Павел вдвоем и изложили Прасковье суть дела, начало которого имело место за месяц до сегодняшнего дня. Дело же было в том, что один из окрестных крестьян, узнав, что князь охотник до огурцов, принес ему ранней весной несколько штук. Потемкин удивился, откуда крестьянин мог так рано достать свежих огурцов.

Тот доложил, что у него есть нечто вроде парника, и как токмо поспели первые огурцы, он счел долгом привезти их и ударить челом Светлейшему. Григорий Александрович щедро наградил его.

Слухи об этом вскоре распространились по окрестным деревням. Когда наступило лето и огурцы выросли уже на грядках в огородах, одна крестьянка начала понукать своего мужа свезти огурцов Светлейшему. Как выяснилось, надеясь на щедрое вознаграждение, она уговорила мужа отвезти князю целый воз огурцов и прихватить арбузов в придачу. Но муж заупрямился: кое-как согласившись везти огурцы, от арбузов решительно отказался. Григорию Александровичу доложили о приезде мужика. Князь был в тот момент не в духе и приказал выбросить те огурцы мужику на голову. Челядь с радостью принялась буквально исполнять его приказание.

Пока в мужика швыряли огурцами, он, изворачиваясь, приговаривал: «Хорошо-таки я сделал, что не послушался бабы и не взял арбузов, а то теперь ими меня бы забили до смерти».

Все кругом смеялись и изрядно веселились. Потемкин, увидев в окно исполнение своего приказания, о коем уже успел позабыть, послал узнать о причине такого веселого настроения слуг.

Когда ему подробно доложили о поведение мужика, избиваемого его собственными огурцами, у Светлейшего князя пропала хандра, и он, улыбнувшись, велел дать ему довольно значительную сумму денег.

— Да, крут и щедр, и справедлив князь Потемкин, — отметил Самойлов.

— Крут и щедр, но так уж и справедлив? — возразил Павел.

Самойлов, уже собиравшийся распрощаться, сказал:

— А вот послушай: недавно, у одного купца, где квартировали наши офицеры, случилась кража, грозившая хозяину совершенным разорением.

Он принес Потемкину жалобу, объяснив, что причина кражи была та, что люди Светлейшего беспрерывно днем и ночью ходят со двора, вследствие чего нельзя запирать ни ворот, ни дверей.

Григорий Александрович, убедившись в справедливости жалобы купца, приказал немедленно вознаградить его сполна наличными деньгами из своей шкатулки.

— Разве не будут люди уважать такого справедливого начальника? — испросил, гордо оглядывая собеседников, Самойлов, но наткнулся на кривую усмешку Павла.

— Ко мне, своему троюродному брату, он несправедлив, — ответствовал он с сарказмом, бросив на жену тяжелый взгляд, — понеже замучил своим вниманием мою жену, а, следовательно, и меня.

Александр Самойлов, зная о том, посерьезнев, предложил:

— Уехать бы Прасковье Андреевне?

Потемкин запальчиво воскликнул:

— Он не разрешает ей ехать, желает ежедневно лицезреть ее! Оскорбленный муж, вдруг метнулся к шкафу и вынул какую-то бумажку.

— Вот, — воскликнул он, злобно разворачивая ее, — какие письма он ей пишет, послушай:

«Ты смирно обитала в моем сердце, а теперь, наскуча тесно-тою, кажется, выпрыгнуть хочешь. Я оное знаю понеже, во всю ночь билось сердце, нежели ты в нем не качалась, как на качелях, то, конечно, хочешь улететь вон. Да нет! Я — за тобою и, держась крепко, не отстану, а еще к тому прикреплю тебя цепью твердой и ненарушимой моей привязанности».

Зачитав, Павел Потемин кинув гневный взгляд на Прасковью Андреевну, прошипел:

— Привязанность у него! Ишь ты, подишь ты!

Александр Самойлов посмотрел на притихшую Прасковью, сидевшую в кресле, опустив очи долу. Глаз было трудно отвести от такой красоты. Самойлов видел, что и недовольный ею муж, все-равно не налюбуется ею.

— Да-а-а, — сказал Александр Николаевич. — И таковое бывает. Наш князь всех женщин желает обаять своей неистощимой любовью. И никто его остановить не может. Хоть взять моих двоюродных сестер Энгельгардт, его племянниц. Они его обожают…

Перебив его, Павел Сергеевич желчно возразил:

— Княгиня Гагарина смогла: дала ему звонкую пощечину. Сразу отрезвел. Побежал, еще и подарок преподнес.

Самойлову, чувствовавшему всю неловкость положения, хотелось посоветовать: «Не может жена, сам дай ему пощечину», но вместо совета, заметил ему:

— Ну, таковых дерзких и неуемных, как Гагарина, более нет в нашей империи, друг мой Паша.

Потемкин, как бы читая его мысли, сказал в раздражении:

— Я, было, пикнул один раз противу его страсти к моей жене, так что было! Он схватил меня за аксельбант, потом за грудки, приподнял и завопил: «Я тебе язык ниже пяток пришью! Все оные награды ты получил от меня, хотя ты их и не заслуживаешь! Поелику я буду брать от тебя все, что тебе принадлежит, когда мне заблагорассудится!» Можешь себе вообразить таковое?

Павел возбужденно, прошелся вокруг стола. Немного успокоившись, бросив взгляд на Самойлова, скептически молвил:

— Стало быть, вот так, друг мой!

Самойлов, не имея возможности хоть как-то помочь ему, виновато отвел глаза.

* * *