«Друг мой любезный Князь Григорий Александрович. Чрез сии строки ответствую на письмы твои от 3, 16 и 18 августа. Касательно нещастной потери части флотилии, о коей упоминаешь, вот — каково мое было поведение в сем деле: кой час Турчанинов ко мне приехал с сим известием, я более старалась умалять нещастье и поправить как ни на есть, дабы неприятелю не дать время учинить нам наивящий вред. И для того приложила всевозможное попечение к поднятию духа у тех, кои унывать бы могли. Здесь же выбрать было не из много излишних людей, но вообще действовано с наличными, и для того я писала к Нассау, который просил, чтоб я его велела судить военным судом, что он уже в моем уме судим, понеже я помню, в колико битвах победил врагов Империи; что нет Генерала, с коим не могло случиться нещастье на войне, но что вреднее унынья ничего нет; что в нещастьи одном дух твердости видно. Тут ему сказано было, чтоб он собрал, чего собрать можно, чтоб истинную потерю описал и прислал, и все, что надлежало делать и взыскать, и, наконец, сими распоряжениями дело в месяц до того паки доведено было, что шведский гребной флот паки заперт был, и в таком положении, что весь пропасть мог, чего немало и помогло к миру.
Что ты сей мир принял с великой радостию, о сем нимало не сумневаюсь, зная усердие твое и любовь ко мне и к общему делу. Ласкательно для меня из твоих уст слышать, что ты оный приписуешь моей неустрашимой твердости. Как инако быть Императрице Всероссийской, имея шестнадцать тысяч верст за спиною и видя добрую волю и рвение народное к сей войне. Теперь, что нас Бог благословил сим миром, уверяю тебя, что ничего не пропущу, чтоб с сей стороны нас и вперед обезпечить, и доброе уже начало к сему уже проложено. От Короля Шведского сюда приехал Генерал Стединг, а я посылаю фон дер Палена на первый случай.
Я уверена, что ты с своей стороны не пропустишь случай полезный к заключению мира: неужто Султан и турки не видят, что шведы их покинули, что пруссаки, обещав им трактатом нас и Венский двор атаковать в прошедшую весну, им чисто солгали? С них же требовать будут денег за издержки, что вооружились. Чего дураки ждать могут? Луче мира от нас не достанут, как мы им даем, а послушают Короля Прусского — век мира не достанут, понеже его жадности конца не будет. Я думаю, ежели ты все сие к ним своим штилем напишешь, ты им глаза откроешь.
У вас жары и засуха, и реки без воды, а у нас с мая месяца как дожди пошли, так и доныне нет дня без дождя, и во все лето самое несносное время было, и мы руки не согрели. С неслыханной скоростию ты перескакал из Очакова в Бендеры. Мудрено ли ослабеть после такой скачки? Рекомендованных от тебя, а именно, твоего достойного корнета и графа Безбородка, о которых просишь, будь уверен, не оставлю без оказания милости и отличия. За присланную ко мне прекрасную табакерку и за хороший весьма ковер благодарствую. То и другое весьма мне нравится и, следовательно, сдержи слово: ты обещался быть весел, ежели понравятся, а я люблю, чтоб ты был весел.
Празднование шведского мира здесь я назначила в осьмой день сентября, и стараться буду, сколько смысл есть, изворотиться. Но часто, мой друг, чувствую, что во многих случаях хотелось бы с тобою говорить четверть часа. Игельстрома пошлю с полками, финскую войну отслужившими, в Лифляндию. Что болезни у вас в людях умножаются, о сем очень жалею. Несказанно сколько больных было и здесь с весны.
Касательно до Фельдмаршала Румянцева и его пребывания под разными выдумками в Молдавии, я думаю, что всего лутче послать ему сказать, что легко случиться может, что турки его вывезут к себе скоро, ежели он не уедет заранее. А ежели сие не поможет, то послать к нему конвой, который бы его, сберегая, выпроводил. Но воистину, ради службы прежней сберегаю, колико можно, из одной благодарности и памятую заслуги его персоны, а предки мои инако бы поступили.
Булгаков уже должон теперь быть в Варшаве. Мир со шведами тамо, так как везде, порасстроил злостные умы. Увидим, какие меры возьмут, а ежели тебе Бог поможет турок уговаривать, то наивящще враги уймутся. Прощай, мой друг, Христос с тобою.
Завтра в день Святаго Александра Невского кавалеры перенесут мощи его в соборную того монастыря церковь и ее освятят в моем присутствии. И стол кавалерский будет в монастыре, а за другим с Великою Княгинею будет духовенство и прочие пять классов, как бывало при покойной Императрице Елисавете Петровне. Пребываю с непременным доброжелательством.
Августа 29 ч., 1790 г.
Завтра, даст Бог здоровья, при столе в Невском монастыре будут петь со всеми инструментами «Тебе Бога хвалим», что ты ко мне прислал. Новогородскому и Петербургскому митрополиту я в знак моего признания при строении церкви сегодни вручила панагию с изумрудами, гораздо хорошую.
Что ты пишешь, что спокойно спишь с тех пор, что сведал о мире со шведами, на сие тебе скажу, что со мною случилось: мои платья все убавляли от самого 1787 года, а в сии три недели начали узки становиться, так что скоро паки прибавить должно будет меру. Я же гораздо веселее становлюсь. К сему служит много приятный нрав и обхождение твоего корнета рекомендованного.
Позабыла я тебе, мой друг, в сегодняшнем письме сказать, что ко мне прислана из Голландии от купца в подарок выкраденная из Архива французских дел военных книга: «Описание, французскими инженерами деланное, турецких набережных мест». Планов однако же и карт по сю пору нет. Она довольно любопытна, и для того ее к тебе посылаю в подарок. Авось-либо в чем ни на есть тебе пригодится. Прощай, Бог с тобою.
Августа 29 ч., 1790 г.»
