Екатерина Великая. Завершение Золотого века

— Будучи со мной, он не был распутным. Я не потерпела его резкость, вспыльчивость, неудержимость, оное стало причиной нашего расставания. Я прошу тебя брать в пример не оные его безрассудства, а то, как он может вести государственные дела, Платон, на благо своего отечества!

— Ах да! Государственные дела! Разве я не тщусь! Не бездельничаю же я! — обиженно и резко возразил Зубов. — Но, полагаю, как бы я не радел и не служил тебе, зоренька моя, я никогда не буду так свободен в принятии своих решений, как князь, коему вы даете право самому решать, на каких условиях заключать мир с турками, начинать ли войну с Польшей, принимать ли решения о форме польской конституции и тому подобное!

Екатерина, видя его по-детски разобиженное лицо, примирительно улыбнулась:

— Отчего же, Платоша! Коли ты станешь человеком такового размаха, как Его Светлость, может статься, ты будешь иметь и паче полномочий. Не сумневайся, милый мой!

Глаза Платона Зубова недоверчиво блеснули. Паки отвернувшись, она сказал сквозь зубы с некоей тоской:

— Что ж, стало быть, авось и я к пятидесяти годам стану таковым… Долго, однако, государыня-матушка, ожидать придется мне того времени.

* * *

Еще молодой и щеголеватый, уже шесть лет женатый, граф Федор Гаврилович Головкин любил бывать на дачах у Льва Нарышкина на Петергофской дороге или у Александра Строганова на Выборгской стороне за Малой Невкой. Ездил он туда в одиночку или вместе со своим кузеном Юрием и родным братом Петром. В домах сих вельмож каждый праздничный день был фейерверк, играла музыка, и естьли хозяева были дома, то всех гуляющих угощали чаем, фруктами, мороженым. Здесь можно было встретить и царедворцев, и писателей, пиитов, художников, музыкантов, актеров и совсем неизвестных людей. Оные дачи, как раз и были широким полем для Федора Головкина поупражнять свое остроумие, часто злоречивое. Любил он поддеть, осмеять, подшутить над теми, кто был ему не по нутру. Да и близких особливо не жаловал. За то, ясно видел, нажил множество себе врагов, даже кроткая графиня Варвара Головина его терпеть не могла. Что же делать? По-другому он не мог. Такожде критиковал и чуть ли не осмеивал хлебосольство хозяев сих домов. Критиковал то, что Строганов и Нарышкин посылали пансионы для бедных семей и от их имени ежедневно раздавали милостыни убогим деньгами, провизией и пособие нуждающимся. Как было ему не бывать там, коли просто даже находиться на тех дачах, было приятно, понеже стены домов сих графов украшали редкое собрание картин и всяческие редкости, столы сервировались серебряной и золотой посудой. Недаром императрица Екатерина в шутку говаривала: «Два человека у меня делают все возможное, чтобы разориться, но никак не могут!».

Эх, ему бы такое богатство! Ему, приехавшему в Россию без гроша в кармане, приходилось туго первое время. Поелику ему, егермейстеру, дабы поправить свои денежные дела, пришлось рано жениться на Наталии Измайловой, дочери генерал-лейтенанта Измайлова Петра Ивановича. Однако денег никогда не хватает, он весь в долгах, как в шелках. Ему не так повезло, как брату, коему государыня подарила сто тысяч, дабы он мог жениться на Нарышкиной Екатерине. Мало того, что невеста богата, ему еще и денег дали, якобы без них, Лев Нарышкин не отдавал свою дочь! Слава Всевышнему, теперь он, граф Головкин — камергер, обер-егермейстер! По правде говоря, ему государыня Екатерина тоже пожаловала денег, но в два раз меньше. Не обидно ли! С чего таковая несправедливость? Ведь он красив, все отмечают его живой иронический ум! Его добрейшая жена, однако, пуще всего любила сочинительство, пишет романы и предпочитает жить подальше от меня — в Берлине. Он, в общем, тоже любитель писать вирши и тоже склонен к сочинительству. Но, право, времени на сериозное писательство пока нет. Все время он, как приближенный к Платону Зубову, отдает участию в больших и малых приемах, успевая сочинять лишь модные, задиристые эпиграммы всем подряд, окроме, пожалуй, едино Светлейшего князя, языка, коего не ложно боится. Вот уж кто оборвет, да на место посадит! Как таковому вельможе не позавидовать! Императрица ему все прощает, а его, бедного Головкина токмо и стыдит за злоязычие. Боже правый, спасибо хоть наедине, а не при всех.

Записки императрицы:

Подписан манифест об установлении черты оседлости для евреев.

Паки слушали гимн на слова Г. Держвина «Гром победы, раздавайся!» — весьма впечатлительно.

* * *