Екатерина Воронина

Радужные картины рисовались тогда его воображению. В пароходстве ему обещали квартиру — вот заживут они! Летом он будет плавать с ним на теплоходе, хорошо ему будет на воде, вырастет речником. Зимой Сутырин наймет приходящую старушку, она будет варить им обед. Сутырин умиленно думал о заботах, которые появятся у него с Алешей. Оц представлял себе Алешу через несколько лет, в ту пору, когда сын становится товарищем отца. У него Появятся усики, начнет ломаться голос, и он будет говорить смешным баском, уже не задавая вопросов, и сам стараясь отвечать на чужие, оспаривая отца, начнет курить и ухаживать за девушками…

Однажды, когда «Абхазия» пришла в порт, Сутырин увидел на причале Алешу.

— Ты как узнал, что мы придем? — спросил Сутырин.

— Позвонил диспетчеру, он мне и сказал, — ответил Алеша с нарочитой небрежностью, которой десятилетние мальчики показывают, что им доступны дела и поступки взрослых.

Сутырин потрепал его по голове. Совсем взрослый парень!

— Мама ушла в трест ресторанов и кафе, — сказал Алеша, — у нее отчет.

Впервые в разговоре с отцом он упомянул о матери, словно намекал, что настало время поговорить о ней…

Сутырин оставил Алешу на теплоходе и пошел в контору, снял трубку, позвонил в трест и попросил к телефону Сутырину.

— Здравствуй, Клара! Это я говорю, Сергей.

— А… — послышалось в трубке. Она, видно, смешалась, но только на мгновение, потом овладела собой. — Слушаю.

— Вот что, — начал Сергей, не зная, как ему приступить к делу, — я тут хотел насчет Алеши поговорить, — может быть, встретимся?

— А что говорить-то? О чем говорить?

— Видишь ли, как тебе сказать… Я скоро комнату получаю… Вот… Ну и подумал: ты на работе, он один, — может быть, ему перейти ко мне жить?

Несколько секунд она молчала. Он слышал в трубке ее ровное дыхание. И по этому зловещему молчанию, которое он так хорошо знал, он понял, что она готовит ему обдуманный и жестокий ответ.

Молчание длилось слишком долго.

— Алло, алло! Ты слушаешь? — спросил Сутырин.

В ответ она медленно и раздельно, с громкостью, рассчитанной на то, чтобы ее услыхали сослуживцы, произнесла:

— От алиментов увиливаешь? Родному сыну денег жалеешь?.. Ах ты подлец!

И бросила трубку…

С Дусей Ошурковой Сутырин познакомился в прошлом году у Ермаковых.

Она сидела за столом рядом с ним, смущая и волнуя его своей грубоватой, вызывающей красотой. Она мало, почти ничего не говорила, но когда поворачивалась к нему, он видел в ее глазах, серых и неподвижных, затаенное любопытство женщины, которая в понравившемся ей мужчине уже видит любовника. И в лукавом взгляде, брошенном на них Соней, Сутырин увидел одобрение того, что может произойти между ним и Дусей. Впервые за много лет он почувствовал, что он свободный, независимый человек, имеет право любить, ухаживать, может быть и жениться, что с прежним покончено навсегда и надо начинать новую жизнь.

Он видел, что нравится Дусе, и действительно нравился ей. За его грубоватой внешностью, мужественным лицом она угадывала доброту и мягкость.

Дуся не была распущенной женщиной. В ней жила жажда материнства — она была вынуждена делать тайные аборты. Она могла бы быть хорошей женой — у нее не было своей семьи. Она могла бы глубоко и сильно любить — ее увлечения переходили в неприязнь: когда порыв проходил, в увлекшем ее человеке она видела только виновника своей слабости.

Сутырин принадлежал ей одной, никому больше, ей не надо было таиться, лгать, она могла смотреть всем прямо в глаза. То, что раньше было связано с унижением, теперь возвышало ее. Сутырин был одинок, непрактичен, заботы о нем удовлетворяли ее потребность в выполнении пусть маленьких, но для женщины бесконечно важных обязанностей. Сутырин был мягок, сердечен, прост, ей было легко с ним. Неведомое раньше чувство нежности охватывало ее, когда она смотрела на его большую стриженую голову, на внимательные, ласковые глаза, слушала его низкий, глуховатый голос. Она верила каждому его слову, он был для нее самым умным, самым знающим, всегда желанным. В этой любви они точно пытались наверстать годы, потерянные для него в одиночестве, для нее — в случайных связях.

Чем больше привязывался Сутырин к Дусе, тем чаще зарождалась в нем глухая ревность к ее прошлому: слишком много опытности чувствовал он в ее страсти. Он подавлял в себе вспышки этой ревности, заставлял себя мириться с тем, что есть. Какое ему дело до ее прошлого! Разве должна была она беречь себя для него одного? Мало ли что у кого было в жизни!

Как-то раз полушутя он спросил ее об этом.

— Был у меня муж, в деревне еще. — Дуся отвела глаза. — Правда, не расписывались мы, но был… Прожили полгода и разошлись… Не любила я его. Завербовалась в порт и уехала…

Он почувствовал в ее словах неправду, но только усмехнулся: нужно ли ей рассказывать правду, которая только оскорбит их обоих… Не связывая свое будущее с Дусей, он не считал себя властным и над ее прошлым.