Екатерина Воронина

Сказал и ушел. А Катя ему ничего не ответила. Она была поражена тем, что Ермаков говорил про участок точь-в-точь то же самое, что говорил Леднев про все пароходство.

После Ермакова Катя вызвала к себе Ошуркову.

Раздраженная разговором с Николаем, она с тем большей досадой думала о Дусе. Она и раньше ее не любила: эти беспорядочные связи, драка с пьяным грузчиком, склока на кране, жизнь, дающая повод к сплетням и двусмысленным разговорам… Она посмотрела рабочие карточки Ошурковой: в общем, средняя крановщица, хотя из молодых, пожалуй, лучшая.

Дуся вертела в руках гаечный ключ. На ней была помятая спецовка, грубые сапоги, открывавшие голые колени, низко опущенная на лоб черная косынка. Своей позой и тем, как старательно она вертела в руках ключ, Дуся демонстрировала безразличие к разговору, к Кате, ко всему, что здесь происходит и может произойти, как будто все ее внимание сосредоточилось на этом ключе, а до остального ей дела нет.

За два года работы в порту Катя привыкла сталкиваться с разными людьми и преодолевать разные характеры. Спокойным голосом человека должностного, для которого это дело — одно из многих, она спросила:

— Что за история произошла у вас с грузчиком Малаховым?

— Поговорили. По личному вопросу.

— Зачем же решать личные вопросы в общественном месте?

— Уж где придется.

— Да еще с мордобитием.

— Уж как получится.

Внушительно, растягивая слова, Катя сказала:

— А получится так: вас могут лишить возможности устраивать скандалы в порту. И очень простым способом. Учтите это на всякий случай.

Дуся ничего не ответила. Но по лицу ее прошла мгновенная судорога. Это не ускользнуло от Кати.

— Ведь вы даже не хотите объяснить своего поступка.

Дуся опять ничего не ответила.

— Второй вопрос. Ермаков требует перевести вас на другой кран. В чем у вас там дело?

— Он требует, у него и спросите, — перестав вертеть в руках ключ, ответила Дуся. Ее руки неподвижно лежали на коленях. Большие, сильные рабочие руки с широкими толстыми ногтями и следами машинного масла в складках кожи…

— А вы согласны перейти на другой кран?

— Все равно.

— Ведь вы учились у Ермакова.

— У него училась, у других подучусь.

— Ермаков все же лучший крановщик порта.

— Да ведь кому чья работа нравится… Кому Ермакова, кому Сизова, кому Умняшкина…

Катя пристально посмотрела на Ошуркову. Зазвонил телефон, но она не взяла трубку.

— А вам чья работа больше нравится?

Дуся, наконец, подняла глаза на Катю.

— Поворот стрелы способнее делать, как Николай Федорович. Ну, а если говорить про зацеп и отцеп, то у Сизова лучше. А почему? Потому что он, Николай Федорович, на людей, на грузчиков, не смотрит. Повернул красиво и радуется.

— Зато поворачивает хорошо.

— Так ведь все надо делать хорошо.

Ошуркова замолчала, но Катя продолжала пристально смотреть на нее.

Вот главное в их разговоре! Не то мелкое, с чего они начали, а вот именно то, что сказала сейчас Ошуркова, чего она, может, не смогла точно выразить, но что было понятно Кате: у каждого крановщика есть свой лучший прием. Если соединить вместе эти рекордные приемы, то получится еще невиданная производительность крана.

В одно короткое мгновение перед Катей промелькнул трудный путь, которым эта простая и еще малоопытная крановщица пришла к той же мысли, к которой пришла сама Катя после нескольких лет работы в порту. И кто знает, не здесь ли причина того, что Ермаков недоволен Ошурковой? Кате был известен его нетерпимый характер. Может быть, за скандалом с Малаховым тоже кроется причина, о которой Дуся не хочет говорить… Что такое этот Малахов, все знают!.. Да, человек не только в том, что о нем говорят, не только в накрашенных губах и голых коленях, а в той мысли, которую Ошуркова сейчас высказала, в этих вот сильных рабочих руках.

— Верно, — согласилась Катя, — учиться надо у всех. А как все-таки с краном: останетесь у Ермакова или на другой вас перевести?

— Уж лучше перевести.

— Не жалко?

— Что ж поделаешь, если человек о себе так много понимает. Да и вообще до всего касается... — Мрачная тень пробежала по лицу Дуси. — Тут норовишь лучше приспособиться, а он хочет, чтобы только по его. А ведь каждый свою голову имеет, знает, для чего работает.

— Ну и для чего? — заинтересованно спросила Катя.

— Известно, для чего: кто для денег, кто для славы.

— А вы?

Дуся криво усмехнулась.

— Какая обо мне слава… Известная… Так что абы заработать.

— Слава — дело изменчивое, — сказала Катя. — Сегодня одна, завтра другая.

Дуся с горечью проговорила:

— А если на ногах висит, жить не дает — тогда как?

— Ничего, вы молодая, — только и нашла что ответить Катя.

Что открылось ей в этой женщине? Неудавшаяся жизнь, судьба более сложная, чем ее собственная. Катино прошлое обернулось одиночеством, Дусино — бесчестьем. И несмотря на это, Ошуркова искала пути к настоящей жизни и находила их.

У Кати не нашлось для нее настоящего человеческого слова… «Ничего, вы молодая…» Почему всегда находятся слова для осуждения, а для одобрения, для понимания, для поддержки их нет? Неужели она забыла эти слова?