Екатерина Воронина

Тетя Паша, Максим Федорович, отец Сони и Кошелев разговаривали о колхозных делах.

— В председателе все дело, — рассуждала тетя Паша, — у нас их после войны четверо сменилось.

У Максима Федоровича голова и брови стали совсем седыми, но голубые глаза в сетке морщинок были все такие же большие и светлые. Если бы не сквозило в них лукавство нижегородского грузчика, был бы похож на иконописного святого мужичка-странника.

— Рядом колхоз «Заря революции», — продолжала тетя Паша, — сто пятьдесят коров на ферме… Председатель с головой, он и государству, он и колхозникам — всех ублаготворил… А наш чурка — чурка и есть.

— Главное — контроль. Потому… — начал Максим Федорович.

— Прошу прощения, Максим Федорович, — перебил его Кошелев, худой человек в форме работника связи, — на одном контроле далеко не уедешь. Если человек на своем месте по совести не работает, никто за ним не усмотрит.

— Сознательность нужна, — поддакнул Максим Федорович.

— Именно что сознательность, — продолжал Кошелев. — Вот, к примеру, наша специальность, связистов. Участок мой — двадцать километров. Это, если посчитать, несколько сот столбов. А ведь на каждый надо влезть: изолятор ли плохо посажен или крюк погнулся — с земли-то не заметишь. Соскочил изолятор — короткое замыкание. В сырую погоду или зимой ветки свесились на провод — утечка тока, слышимость страдает. Надо ветки подрезать. Появилась на изоляторе ржавчина — опять же утечка тока. Значит, каждый осмотри! За прошлый год сменил я тыщу двести проволочных вязок, изоляторов пересадил, крючьев выправил — не сочтешь. Вот какая наша работа. Попробуй начальство уследи за ней! Если у монтера совести нет, то никакая формальность не поможет.

— Вот я и говорю: по совести надо работать, по совести жить, — сказал Максим Федорович.

— Все это, папаша, известно, — перебил его Николай нетерпеливо, — не об этом речь…

— А об чем, милый-дорогой, об чем? — кротко спросил Максим Федорович, побаивавшийся своего раздражительного зятя.

— Совести и сознательности — этого у нас хватает, а вот порядку надо побольше.

— Так ведь об этом и говорим, — сказал Максим Федорович. — Каждый, значит, должен на своем месте соответствовать…

— Вы вот чего, Максим Федорович, — Сутырин налил себе и старику водки, — давайте-ка будем за столом соответствовать, а в больших делах и без нас разберутся.

— И то верно, — согласился Максим Федорович, — и выпьем… Бурлацкое горло все прометет. А чарка вина прибавит ума. Ваше здоровье!..

Эх, гулянье мое, гуляньице мое,
До чего меня гулянье довело! —

начал Николай звучным тенором. И гулким басом Сергей подтянул:

Со полуночи до белой до зари
Нападают все богаты мужики,
Все богаты мужики, расстарые старики…

Их голоса сливались в один.

Запрягают тройку вороных коней,
Подкатили ко широкому двору… —

снова начал Николай, и Сутырин подтягивал:

Подхватили меня, молодца, с собой,
Повезли меня в Нижний городок,
Завезли меня в соседний кабачок…

И чудилось детство, вечер в деревне, закат, когда гонят с поля стадо и облако пыли движется по дороге… И последний шум улицы, звон ведер у колодца, скрипение журавля, и сваленные у избы бревна, на которых так хорошо сидеть вечером, кутаясь в отцовский пиджак и прислушиваясь к смеху и разговорам девушек и парней…

— Коля, Сережа, — просила Соня, — ну спойте еще что-нибудь, спойте…

Но Николай не любил похвал, не любил, когда его просили спеть еще. Наклонясь к Сутырину, сказал:

— Выдь, Сережа, в спальню. Разговор есть…

— Насчет Клары слыхал, нет? — Николай плотно закрыл за собой дверь.

— Слыхал, — нехотя ответил Сергей, предчувствуя один из тех нравоучительных разговоров, на которые был падок его приятель.

— Ну и что?

— Сколько веревочке ни виться…

— Может, разговоры, не знаю, — нетерпеливо перебил его Николай. — Восемь тысяч недостачи, могут в тюрьму упрятать.

— Вполне свободно.

— Так ведь и тебе позор и сыну.

— Я с ней семь лет не живу, а сын за родителей не в ответе.

— Она тебе законная жена.

— Что из того? Воровать не заставлял. Сам знаешь, из-за этого из дома ушел.

— Ушел ты, не ушел, об этом никто не знает. Муж ты ей — значит, и за нее и за семью отвечаешь.

— Отвечать будет тот, кто делал дела, — возразил Сутырин. — К чему ты разговор этот затеял? Если бы я и хотел, то все равно помочь тут нечем. А я, честно говоря, и помогать не хочу. Хватит! Хотела своим умом жить — пусть живет.

— Разводиться надо было, — жестко произнес Николай, — а не в кусты прятаться. Не развелся вовремя — поправляй теперь дело, иначе позор тебе на всю жизнь: жена судимая… И Алеше тоже.

— Что я могу сделать? — пожал плечами Сутырин.

— Может быть, деньги эти внести надо, может, еще что.

— Откуда у меня такие деньги?

— Не знаю… не знаю… Поговорить надо с ней, совет подать, пока не посадили еще.