Екатерина Воронина

Ей захотелось говорить, смеяться. Она выпила сначала со всеми, потом отдельно с Соней и отдельно с Дусей и опять со всеми.

Соня с доброй, понимающей улыбкой смотрела на Катю, обняла ее, прижалась щекой. Катя почувствовала на своем лице ее слезы.

— Расстроились бабы! — с грубоватым сочувствием заметил Николай. — Первое у них дело — слезы лить… И ты хорош, — обратился он к Сергею, — тоже расчувствовался!

— Ладно, Николай, — краснея и улыбаясь, ответил Сутырин, — человек плачет и от горя и от радости.

Стараясь отвлечь всех, Дуся сказала:

— Тюлю нигде не могу на занавески достать. В прошлое воскресенье такой хороший тюль продавали на Горшечной, да налетели спекулянты, расхватали все.

— А вы из ситца сделайте, — посоветовала Катя. — Я себе сделала, и очень хорошо.

— Диван еще нужен, — продолжала Дуся, — шкаф, буфет. Видела я, буфеты продают. Верх стеклянный, а низ закрытый. Он тебе и буфет, и книжный шкаф, и места не занимает. Приходится экономить. На пустом месте жизнь начинаем. Еще хорошо — соседи порядочные попались, ни в чем не отказывают. Да уж зазорно одалживаться, с каждой мелочью беспокоить.

— В семье самое главное дети, — говорила между тем Соня. — И заботы с ними и беспокойства, а нельзя без них. То грипп, то бронхит, то простудился, то ушибся… Вася вон соседского мальчика побил — опять неприятность. В кого он такой драчливый, не пойму.

— Смотреть за детьми надо и наказывать, — заметил Николай, — у тебя уговоры да разговоры, вот и распустились дети.

— Взял бы и наказал, — возразила Соня, — а то ведь он что, — она повернулась к Кате, — вот поверишь, Катюша, что ребята натворят, он все мне выговаривает, а им ни слова. Все я виновата, будто я и соседского мальчика побила и двойку принесла… А им ни слова! Хочет перед детьми хорошим быть, вот и валит все на мать. Мать, мол, плохая, а я хороший.

В двенадцатом часу Катя ушла от Дуси. Сутырин пошел проводить ее. На улице было по-весеннему тепло, оживленно. Кате не хотелось ехать в трамвае. Они шли по набережной пешком.

Сутырин шагал рядом с ней, неловко уступая дорогу встречным пешеходам.

— Ну как, Сергей Игнатьевич, — спросила Катя, — вы счастливы?

Он улыбнулся своей доброй улыбкой и ничего не ответил.

— Еще много трудного, — продолжала Катя. — Сын… Я не хочу осуждать Клару, но она человек ограниченный и жестокий, будет внушать ребенку про вас только плохое.

— Жалко мальчишку, — сказал Сутырин. — От всего этого дети страдают.

— Да. Но так получилось, и ничего теперь не поделаешь. Дуся — хорошая, умная женщина, и она вам поможет.

— Отдала бы его Клара, все было бы по-другому.

— Не отдаст.

— То-то и беда, — вздохнул Сутырин.

— Она все-таки мать, — сказала Катя.

Она остановилась у троллейбусной остановки.

— Ну что ж, желаю вам счастья, Сергей Игнатьевич, и вам, и Дусе, и вашему сыну.

Катя была уверена, что Леднев придет на открытие навигации.

Но Леднев не пришел.

Утром началось торжество. Отец, как и в прошлом году, отдавал рапорт. Теперь его принимал начальник пароходства Микулин.

Вслед за «Керчью» к причалам подошли «Татария» и «Киев». Навигация открылась…

К вечеру люки на «Керчи» были задраены. Шла погрузка автомашин. Поднятые кранами, они повисали в воздухе и плыли через участок, растопырив во все стороны колеса. Еще не совсем стемнело, но на теплоходе и на берегу зажгли огни. Все сразу окрасилось в мягкий, предвечерний свет, особенно ощутимый на реке с ее туманом и дальними звуками.

Причал наполнился людьми, пришедшими к отвалу теплохода.

Установили и укрепили последний автомобиль. Матросы убирали палубу. Радист включил радиолу, и звуки маршей поплыли над рекой.

Сутырин проходил то на теплоход, то в контору, торопясь закончить оформление документов. Мешая ему и следя за каждым его движением, у самого трапа стояла Дуся в низко опущенной на лоб, почти до самых глаз, черной косынке. Тут же, улыбаясь и ни во что не вмешиваясь, стояла Соня. На причале царило характерное для отвала оживление.

Наступил вечер. Яркие огни на противоположном берегу отражались и дрожали в воде.

Команда уже была на палубе. Капитан Воронин пожал руку Елисееву, Микулину, кивнул Кате и поднялся в рубку.

Раздались слова команды: «Убрать носовую, убрать кормовую!» Протяжный гудок повис в воздухе. Машина на мгновение смолкла, потом заработала снова. Теплоход тихо, боком отваливал от стенки порта, потом, набирая скорость, пошел вперед, к середине реки. Здесь он развернулся и, снова подав длинный прощальный гудок, пошел вниз. Он уже чернел неясной, чуть отраженной в воде массой; только зеленый огонек на флагштоке был виден отчетливо. Но вот погас и он. Огни теплохода слились с огнями города. «Керчь» скрылась из глаз.

Катя прошла в конторку, нащупала выключатель и зажгла свет, потом сняла трубку и набрала номер.

К телефону подошла Ирина.

— Здравствуйте, Ирина, — сказала Катя. — Это говорит Екатерина Ивановна…

— Ах, Екатерина Ивановна… Здравствуйте! Как вы живете?

— Спасибо, Ириночка, ничего… А как вы?

— Мы тоже ничего, — торопливо сказала Ирина. — Екатерина Ивановна, а почему вы не заходите?

— Работы много.