Екатеринбург – Владивосток. Свидетельства очевидца революции и гражданской войны. 1917-1922

Наш демократический Екатеринбург, горячо и патриотически настроенный в начале войны, охотно жертвовал на устройство лазаретов. Однако сделанное мною предложение: или устроить в каждом лазарете отдельные палаты для офицерства, снабдив их и лучшим бельем, и лучшими матрасами, или устроить отдельный лазарет для офицеров – не встретило сочувствия жертвователей. Чем же солдат хуже офицера? На фронте офицеры пусть командуют и издеваются над бедным солдатом, а в лазарете – оба раненые и, следовательно, пострадавшие за Родину – должны быть уравнены в правах.

Итак, особых палат для офицеров не существовало. При Керенском раненых перестали и сортировать, что, надо сказать, ранее все же делали, предоставляя офицерам хотя бы отдельный угол в палатах.

Однажды в лазарет, что разместили в Коммерческом собрании, привезли и положили в общую палату тяжело раненного офицера.

Очнувшись от обморока или сна и увидав себя окруженным солдатами, офицер этот начал неистово кричать и требовать, чтобы его перевели отсюда, от этой сволочи. Он не желал последние часы своей жизни провести с этими негодяями, с его убийцами. Был он ранен и избит не немцами, а своими, еще и ограбившими его. При этом каждый, кто обшаривал карманы офицера, замечая в нем признаки жизни, старался прикончить его штыком.

И вот, несмотря на тогдашнее всемогущество солдат, никто не протестовал против ругательств офицера, а администрация позаботилась исполнить просьбу страдальца и перевела его в отдельную комнату. Этот случай я сохранил в памяти со слов старшей сестры нашего лазарета.

Нашими ближайшими соседями по даче оказалась семья Юровского. Дачу они снимали через дорогу от нас, и, по-видимому, у них жило еще несколько солдат-коммунистов.

Юровского, впоследствии сыгравшего главную роль безжалостного палача государя и его семьи, я немного знал еще до революции. Он имел небольшую моментальную фотографию, и раза три моя семья снималась у Юровского.

В первый же день, как только образовался Комитет общественной безопасности, ко мне подошел Юровский и вручил пятьсот рублей вместе с подписным листом.

– Эти деньги я собрал среди местного еврейства для нужд Исполнительной комиссии. Прошу принять и выдать квитанцию.

Второй раз он обратился ко мне с просьбой выдать ему как уполномоченному Советом рабочих и солдатских депутатов мандат на занятие под совдеп дома Поклевского-Козелла.

Мне очень не хотелось давать ему это разрешение: Поклевский-Козелл состоял членом Совета нашего банка и я был с ним в дружеских отношениях. Поэтому я предложил Юровскому остановить свой выбор на каком-нибудь другом особняке.

Но он, придя на другой день, настаивал на выдаче мандата именно на этот дом.

– Да чем он так вам понравился?

– Не мне, а совдепу. Мы постановили занять его во что бы то ни стало, потому что Поклевский-Козелл всегда предоставлял его в полное распоряжение всех губернаторов и высоких чиновников, приезжавших в Екатеринбург. Пусть же теперь окажет гостеприимство и нашему совдепу.

Пришлось выдать мандат на занятие верхнего, парадного этажа.

В конце лета говорили, что через Екатеринбург проследовали на восток два поезда с царской семьей. Говорили, что по желанию государя где-то на Урале поезд остановили и заключенный царь прошелся пешком по полотну дороги.

Засим дошли известия о прибытии царя в Тобольск и о том паломничестве, которое проявил народ, приходя в этот город с целью взглянуть на Царскую семью. Один из семьи мукомолов Степановых рассказывал, что он лично ездил в Тобольск и видел, как толпа во время прохождения царя в собор стала на колени и пела гимн. Все эти рассказы производили на нас сильное впечатление, радовали и даже бодрили.

Впрочем, в то тяжелое время радовал и рассказ инженера Б.Н. Карпова о том, что в Туринске он увидал стоящего на площади городового в полной форме.

– Это так обрадовало меня, что я ни с того ни с сего дал ему трешницу на чай.

* * *

К этому времени относится введение твердых цен на хлебные продукты. К сожалению, этих цен я не помню, но стоимость заготовляющего хлеб аппарата вылилась в семь процентов от стоимости закупленного зерна. Цена самого хлеба образовывалась за счет расходов за транспорт, хранение, не говоря уже о проценте за пропавшее зерно – как от стихийных бедствий, так и от воровства. А последнее, по-видимому, процветало.

Наши мукомолы, посматривая на афиши с ценами на хлеб, покачивали головами и говорили: «Эх, если бы нам наши мельницы отчисляли бы такую прибыль, мы давно были бы архимиллионерами».

Всех поражали те колоссальные цифры бюджетных расходов, о которых докладывал на Всероссийском съезде в Москве министр Некрасов.

Кстати, в сколько-нибудь благоприятные результаты этого совещания никто не верил, но зато правые все чаще начали останавливать свое внимание на имени генерала Корнилова, ставшем для них заветным. Верилось, что именно он спасет Россию.