Екатеринбург – Владивосток. Свидетельства очевидца революции и гражданской войны. 1917-1922

Это объявление «вне закона» предоставляло право всякому, кто пожелает, безнаказанно убить кадета, лишало партию и предвыборных открытых собраний, и агитации.

Это сильно волновало меня, так как дочурку Наташу подруги избрали делегаткой именно в партию Народной свободы, а врагов по гимназии у нее было много.

На разгон Учредительного собрания наш народ никак не отреагировал, что заставило меня вспомнить разговор с крестьянами по поводу разгона Первой Государственной думы.

– А ну ее к чертовой матери! – воскликнули они тогда. – Все равно она нам земли не даст, а только народ мутит.

Теперь же земля во многих местах уже была захвачена крестьянами; что им за дело до прочего?..

Я говорил, что радуюсь разгону Учредительного собрания, ибо подтасовка при выборах была несомненной. Доходило до такого безобразия, как двойное голосование солдат. Пермский гарнизон, отбаллотировав в Перми, был посажен в вагоны и привезен в Екатеринбург, а Екатеринбургский – в Пермь. Вероятно, то же делалось и в иных губерниях. Учредительное собрание далеко не отражало пожеланий всего населения России, и если бы его не разогнали – что я считаю большой ошибкой коммунистов, – то его постановления были бы, несомненно, и законными, и обязательными для всего народа. Земельный вопрос, несомненно, решился бы в пользу бесплатной раздачи земли крестьянам. Правда, власть перешла бы временно к эсерам, но только временно. Ленин, ничем не брезгуя, сумел бы и страхом, и подкупом переманить в коммунистическую партию многих социалистов-революционеров.

«Разгон же „Учредиловки“, – говорил я, – дает нам полный повод не признавать постановлений партии большевиков, захватившей власть силой. Наоборот, это обстоятельство даст большой козырь будущему повстанческому движению».

Национализация

На другой же день нашего ареста служащие всех банков объявили забастовку, и банки пришлось закрыть.

Банковский комитет, собранный мной, после долгих обсуждений высказался против забастовки. Главные мотивы к этому решению были следующие:

1) полное отсутствие какой-либо надежды на скорое избавление России от большевиков делает бесполезным сопротивление новой правительственной власти;

2) забастовка служащих, несомненно, приведет к замещению их новым персоналом служащих, который только внесет хаос в делопроизводство;

3) процесс национализации банков в смысле передачи всех дел Государственному банку может быть сорван и превратится в бесправную и уродливую форму конфискации наших активов.

На этом же заседании было постановлено отложить сумму двухмесячного оклада всему персоналу, для того чтобы выдать деньги в момент прекращения деятельности банков.

Все постановления, за исключением последнего, мне поручили сообщить служащим всех банков, собравшимся на митинг протеста в помещении Русского для внешней торговли банка.

Служащие приняли наш благоразумный совет, и на другой день работа в банках возобновилась, но под наблюдением комиссаров.

Но работа уже не была прежней. Все дела сводились к выдаче по текущим счетам по сто пятьдесят рублей на человека в неделю. Активных операций мы давно уже не вели. Процентные бумаги, согласно декрету, были аннулированы, и мы под угрозой привлечения к трибуналу были лишены возможности выдавать их со счетов. Необходимые средства для наших касс давались Государственным банком.

Средств у Государственного банка не хватало. В феврале 1918 года состоялось особое совещание под председательством Чернявского, на которое был приглашен и я. Это заседание постановило приступить к печатанию собственных денег, и, в первую очередь, должны были из-за отсутствия мелких денег печататься кредитные билеты пятирублевого достоинства.

Как отнеслась к национализации банков клиентура?

Я был удивлен ее спокойствием и даже равнодушием. По крайней мере, в нашем банке не было ни одного упрека, ни одного случая выражения протеста и требования выдачи денег. Чем это объяснить? Гнилостью нашей интеллигенции и буржуазии, как объяснял это Ленин? Нет, с этим мнением я не совсем согласен. Здесь, как мне кажется, действовали разные факторы. Многие предполагали, что все это временно. Никто не верил, чтобы за банком деньги могли пропасть. С другой стороны, публика уже примирилась с особенностями падающей кредитной валюты, неминуемо обреченной на гибель, а потому свыкалась с мыслью о потере своего капитала. Однако многие относились к этому со спокойствием, вытекающим из характерной черты русского человека, называемой смирением.

Особенно я поражался смирению той части клиентов, которая в прежние времена была особенно кичлива и нетерпима ко всякому промедлению в работе служащих. Бывало, задержат чек на две-три минуты, и «уважаемый» как буря влетает в кабинет и повышенным тоном высказывает свое неудовольствие. А теперь, Боже мой, сколько смирения! С какой униженной просьбой обращались эти былые орлы к комиссарам:

– Господин комиссар, уж будьте так любезны, чтобы не приезжать мне в город каждую неделю, выдайте мне за месяц вперед шестьсот рублей.