Екатеринбург – Владивосток. Свидетельства очевидца революции и гражданской войны. 1917-1922

– Что вы говорите, Василий Васильевич… Как я могу работать с коммунистами, когда абсолютно не верю в их нежизненную теорию? Мне уже делал предложение комиссар Чукаев, и я ответил отказом. Все это бредни самолюбивых и выброшенных за борт при прежнем строе людей… С такими помощниками Ленину не справиться.

– Позвольте, позвольте. Не буду спорить с вами, быть может, то, что проповедуют они, не будет осуществлено. Но бороться теперь против них бесполезно, если не глупо. На их стороне весь народ. Где вы найдете реальную силу, которая могла бы их побороть? Такой силы нет.

– А я верю, что она есть, верю в разум народа и думаю, что те же штыки, опираясь на которые они захватили власть, свергнут и их. Быть может, не сейчас, но я твердо верю, что это произойдет.

– Ох, подумайте над моими словами.

– Нет, избавьте, служить коммунизму не могу. Я слишком люблю Россию, чтобы встать в ряды Интернационала.

– Поживем – увидим.

* * *

Был чудный весенний день, ночью выпал снежок, блестевший под лучами солнца…

Мы опустили гроб в могилу под развесистыми соснами на монастырском кладбище. Когда все разошлись, я, Толюша и Мика, взяв у могильщиков заступы, сами зарыли могилу, выровняли холмик и укрепили крест. Здесь так тихо, так весело блистало солнце, отражаясь мириадами искр в белом тающем снеге и весенних лужах, что невольно забывалось о тех ужасах, которые переживаются за оградой…

Но пора было идти домой – наслаждаться социалистическим раем…

Часть вторая 1918 год

Приезд великих князей

Ровно через месяц после смерти моего отца, последовавшей 12 февраля 1918 года, после трех дней отчаянной возни по перевозке домашнего скарба, моя семья переехала в новую квартиру из пяти небольших, но уютных комнат, в доме Захарова (Фетисовская улица, 15).

Грустно было переселяться из казенной квартиры, с которой я свыкся за пять лет службы в Екатеринбурге. Но что делать… Нарушить приказ большевицкой власти опасно и бессмысленно. В случае промедления я, как самое малое, рисковал конфискацией обстановки. Нужно отдать справедливость большевицким властям: несмотря на неоднократные заявления о полном неверии в их ученье и пагубность политики, я не встречал от них скверного отношения. Чем объяснить это – не знаю. В данном случае меня предупредили заранее, что квартира моя будет нужна под областной комитет Урала, однако обычного бесцеремонного приказа очистить помещение в один-три дня не последовало.

Спорить и отстаивать квартиру я находил излишним, а в силу высказанного соображения и сам поторопился с переездом.

Итак, мы очутились на новом месте. Это не была отдельная квартира. О такой роскоши в связи с уплотнением мечтать не мог и самый богатый человек. А здесь пять комнат из восьми, общая кухня, что вполне соответствовало декрету Жилищной комиссии, разрешавшему занимать на каждого взрослого по одной комнате. Семья моя состояла из пяти человек. Свободные от постоя три комнаты принадлежали хозяевам дома, которые жили на фабрике и приезжали в город нечасто.

Квартира была платная – по сто пятьдесят рублей в месяц, что по тем временам недорого. Сдали ее мне Захаровы только из опасения, что ее заселят нежелательным элементом.

Вскоре одну из хозяйских комнат почти насильственно занял по мандату совдепа офицер Академии Генерального штаба Василий Федорович Чебановский, и для хозяев остались только две комнаты.

Жилось недурно. Днем ко мне приходили не зачисленные в штат Народного банка служащие и занимались окончанием отчетности. Сам я не брезговал физическим трудом – пилил и рубил дрова и не стеснялся удивленных взглядов клиентов банка, когда они, проходя по улице, останавливались и с удивлением смотрели на управляющего, чистившего тротуары и скалывавшего лед.

Физический труд на воздухе, с начала тяжелый, действовал на меня, как нарзан. Я чувствовал прилив сил. Крайняя утомленность духа, вызванная политическими событиями, постепенно исчезала, и являлась какая-то жизнерадостность. Вопрос о куске хлеба, несомненно, грозный для моей семьи в будущем, как-то стушевывался и застилался мечтой о возможности жить физическим трудом. Несмотря на мои сорок семь лет и ожиревшее сердце, мне мечталось о небольшом хуторке, уютном домике, хорошем огороде, пахучем клевере да о колосистой пшенице. Право же, если бы я был врачом, я не прописал бы нашей интеллигенции иного лечения, как здоровый физический труд на свежем воздухе. Бодрость духа поддерживалась и сознанием полезности бытия. Будучи не у дел, я все же поддерживал кое-каких знакомых в их саботаже. В это же время в Екатеринбург прибыли великие князья.