Ехали медведи…

– Так, ну-ка быстро заткнулись, твари! Что тут у вас? Арсеньев, ты опять за своё, гнида? – слова вылетали из её рта вместе с капельками слюны и крошками печенья, которое она не успела прожевать, – Убожище криворукое! Скотина безродная! Чего рыдаешь, падла? Это я должна рыдать от вас всех, бездельники! Живут тут на всём готовом, их, видите ли, обхаживают, кормят, воспитывают, а они даже трусы свои обосранные постирать нормально не могут. Все, кто смеялся, завтра без прогулки и игрового часа. Арсеньев – без завтрака и обеда. Разошлись и занялись делом, считаю до одного!

Боря ещё немного повозил брюки и кофту в мыльной воде, надеясь на то, что, когда они высохнут, вся грязь магическим образом испарится. Разумеется, этого не случилось, и до следующей стирки он каждый день получал нагоняй от воспитателей за «недобросовестное отношение к казённому имуществу» и даже пару раз был лишён разбавленного компота – единственного десерта, полагавшегося воспитанникам. Кажется, именно тогда Боря начал ненавидеть стирку, и даже научившись управляться со скользким обмылком, он старался закончить эту процедуру как можно быстрее, а заскорузлые пятна навострился отскребать ногтем так виртуозно, что, если пристально не всматриваться, разглядеть их было практически невозможно. Иногда, правда, он находил постиранную одежду утром у изголовья своей кровати и подозревал, что это был своеобразный подарок от Людмилы Ивановны, которой он частенько жаловался на скользкое мыло и ледяную воду. Действительно, после того как Людмила Ивановна исчезла, эти подарки перестали появляться, и Борис остался наедине со своими, как ему тогда казалось, неразрешимыми проблемами.

В армии с одеждой стало гораздо проще. В подсобке стояло некое подобие стиральной машины, которая включалась завхозом с помощью специального ключа по мере накопления грязной одежды. Однако нижнее бельё по-прежнему нужно было стирать вручную, но никто не проверял, как часто ты это делал, и Борис обычно носил его неделями, до тех пор, пока запах не становился нестерпимым. В своём новом доме он придерживался той же самой тактики, но однажды Юлиана Павловна вручила ему подозрительно знакомый обмылок и вкрадчиво прошептала на ухо, что своё-то, конечно, не пахнет, но иногда помыться и постирать будет не лишним.

Как бы то ни было, ни футболки, ни штаны, оставшиеся у Бориса после армии, не подходили для сканирования, потому что выглядели настолько ущербно, что вряд ли были способны привлечь какую-нибудь мало-мальски нормальную девушку. Можно было, конечно, заказать одежду в национальном гипермаркете, но, учитывая, что он так и не нашёл работу и продолжал жить за счёт Петренковских денег, лишние траты были совершенно неуместны. Борис почесал затылок и пошёл на поклон к Егору Семёновичу, помня о его торжественной белой рубашке с висящими на соплях пуговицами. Старик, узнав о цели его визита, загадочно заулыбался и начал активно подмигивать, а потом вдруг посерьёзнел.

– Жить-то где будете? Ну, с женой своей будущей, то есть?

– Егор Семёныч, я пока не знаю. Я ещё даже свою информацию не загрузил, вот сканироваться только собираюсь.

– Да понял я, понял. Но оно ведь как, сейчас-то у молодых это быстро… Познакомился, значит, маршрутный лист получил, чтоб ходить друг к другу, туда-сюда, то есть – и того, зарегистрировался. Пару месяцев, считай, и ты под каблуком. Мы-то с бабкой долго встречались, месяцев семь, а то и девять. Тогда никаких маршрутных листов тебе, никакой Катюши… Видишь бабу, подходишь, и – «Добрый вечер, приятно познакомиться. Потанцуем?» Вот оно как было, значит… Бабы-то, они любят это дело. Танцевать, то есть. Тогда и музыка другая была, не то, что сейчас эти ваши «звёздочки-иголочки, ягодки-клубнички». Бабка моя молодая была, красивая, да и я тоже ничего себе фрукт – так и поженились. А на свадьбе мы как танцевали – прям загляденье! Вот представь себе: она – в платьишке кружевном, я – в костюме, с цветком в петлице, все гости разом слезу-то и пустили, мол, какая красивая пара. Любовь у нас была, значит, слышал о таком?

Борис не слышал. То есть, слово-то, конечно, было ему знакомым, но его смысл всегда сводился к любви к Республике Грисея, президенту Громову лично и его политике в целом. Егор Семёнович задумался, потёр лоб и почему-то погрустнел.

– Васенька-то тоже в этой базе регистрировался, – зачем-то сообщил он Борису, – Помнится, на свиданки даже бегал, была у него какая-то то ли Машка, то ли Галя, сейчас уж забыл, как звали. А бабка всё переживала, мол не обидел бы его кто там, говорила, чтоб был поаккуратнее с незнакомыми. Но он так и не женился. Дома ему как-то спокойнее было что ли… Да и нам тоже. Страшные тогда времена были, как раз первая волна вируса прошла, локдаун объявили, террористы отовсюду повылазили. Громов с ними уж и так, и эдак боролся, всех, кто помоложе был, на учения забрали, родину, то есть, защищать…

– И Васеньку? – поинтересовался Борис.

– Не, Васенька, он это… – замялся старик, – Ну… дома, стало быть, остался.

– Уклонист?