Эхо далекой войны

– Начальное жалованье ей будет десять франков в день, но, как ты понимаешь, если всё окажется хорошо, прибавка не задержится.

Витя

Ужасно неудобно, что я невольно втравил Надю в наши разборки с нацистами. Митя состоит в Антифа, я тоже им сочувствую, но не настолько, чтобы вынуждать девушку, которую люблю, драться с подонками. Видимо, они выследили Митю и устроили засаду у нашего подъезда. А дальше…

– Очень приятно, Надя, – говорит мой брат и пытается улыбнуться, только это у него плохо получается, из-за разбитой губы. Моя любимая девушка смотрит на него жалобно:

– Пойдёмте в квартиру скорее!

Я вдруг чувствую, как внутри поскрёбывают коварные искорки. Ревность? Как глупо, ведь Надя спасла моего брата. И в любом случае – нам через несколько часов ехать в Париж. Мы поднимаемся на два этажа и входим в нашу квартиру. Мама встречает нас в коридоре и громко ахает:

– Димочка, милый, что с тобой?

Я вопросительно смотрю на Митю – хочет ли он уточнять подробности? Не говорить же, что с лестницы свалился.

– На него напали нацисты, – негромко, но отчётливо произносит Надя. Мама ахает, как будто стонет, и опускается на ближайший стул. Я бросаюсь в кухню за валидолом. М-да, моя непродолжительная ревность мигом улетучивается: мы с братом тщательно скрывали от мамы и его участие в Антифа, и проблемы с нацистами, а Надя моментально всё раскрыла. И не скажу, что она поступила дурно, у неё на это полное право – ведь она только что сама дралась с этой нечистью. Только Митя за такое не поблагодарит.

– Мама, это Надя, моя невеста, – сообщаю я, возвращаясь с валидолом, и тут же становится ясно, что сейчас будут обсуждаться вовсе не мои дела сердечные. Мама бледна, она судорожно берёт валидол и кладёт в рот. Наступает тягостная пауза.

– Почему ты мне об этом не рассказывал? – мама смотрит осуждающе на Митю.

– Не хотел волновать тебя, – вздыхает брат. – Надя, зря вы это сказали.

– Что – зря? – недовольно возражает Надя. – Если ты любишь свою маму, береги её другими способами. Ну, сказал бы ты сейчас, что споткнулся и упал. Это что – решило бы проблему? А если завтра эти ублюдки подожгут вашу квартиру?

– Не подожгут, – неуверенно бормочет брат. Надя недовольно качает головой.

– А что можно сделать? – задаю я риторический вопрос.

– Обратиться к профессионалу, – поясняет Надя и вынимает мобильный телефон. – Здравствуй, Олег. Можешь сейчас приехать сюда? – и она называет наш адрес. Я с изумлением смотрю на неё и вдруг понимаю, что она совершенно права. Да, конечно, милиция!

– Зря вы это, Надя, – бормочет Митя. – Они скажут, что мы напали на них.

Прежде чем я успеваю как-то прокомментировать его мнение, Надя внезапно начинает смеяться, но затем успокаивается и становится серьёзной.

– Дурачок ты, Митя… Извини. Не имеет значения, что они скажут. Если этим займутся мои друзья, у нацистов появится такая проблема, что они в твою сторону смотреть не решатся. Из Москвы сбегут. С повинной в милицию явятся. Поверь, я знаю, о чём говорю, такое уже было не раз. Главное – не бояться правды.

Как она хорошо сказала: не бояться правды. Да, конечно, но как?..

Мама с надеждой смотрит на девушку, которую я люблю.

– Надя… Ваши друзья действительно помогут?

– Обязательно! – твёрдо произносит лучшая в мире девушка, и мне становится ясно, что так и будет. В дверь звонят, и мы втроём – мама, я и брат – тревожно оглядываемся.

– Я открою! – спокойно поясняет Надя… да, вот так и надо открывать, если неизвестно, кто просится: тихо, на цыпочках, подходит к двери, смотрит в глазок, но с расстояния сантиметров пять, чтобы её тень не была видна снаружи… Вот она улыбается и открывает:

– Привет, Олег! Заходи!

– Добрый день! – окидывает нас взглядом милиционер, с которым меня познакомила вчера Надя. Его взор останавливается на Мите. – Что с вами приключилось, молодой человек?

– Избили его, товарищ милиционер! – вскидывается мама. – Нацисты проклятые! Наша семья всегда была за интернационализм! Дедушка мой воевал, погиб подо Ржевом. А они… стыда у них нет… – Мама отворачивается и начинает плакать. Милиционер смущённо кашляет:

– Так, ладно, пройдёмте в комнату, если не возражаете. Вас как зовут, молодой человек?

– Дмитрий, – вздыхает брат, и мы все направляемся в гостиную. Мне приходит в голову, что обстановка у нас слишком убога для Нади, но она словно и не замечает этого – садится на стул, причём так, что спинка спереди, она кладёт на неё руки, на руки опускает подбородок и вопросительно смотрит то на Митю, то на милиционера.

– Ну-с, давайте выясним, что там у вас вышло, – авторитетным тоном произносит Олег, и до меня внезапно доходит, что представление Нади моим близким удалось как нельзя лучше. Она уже своя для мамы и брата. Такая же своя, как если бы мы были знакомы двадцать лет.

Жак