Эхо Мертвого озера

Сын смотрит куда-то в окно, и я замечаю в уголках его глаз слезинки. Хочется протянуть руку и смахнуть их, но мне кажется, что это только смутит его.

– Откуда ты знаешь? – спрашивает он так тихо, что у меня разрывается сердце.

– Потому что ты добрый, любящий и великодушный.

Коннор качает головой:

– Как папа. Он тоже мог быть таким, когда хотел.

– Когда хотел, – соглашаюсь я. – Но в глубине души он был другим.

– А если ты просто видишь меня таким, каким хочешь видеть, потому что я твой сын? – спрашивает Коннор.

Вопрос справедливый. Подразумевается, что родители должны любить и поддерживать детей всей душой. Мы настроены на то, чтобы видеть в них прежде всего только прекрасное. Но это не значит, что мы не замечаем их недостатков.

– Я ненавижу твоего отца, – отвечаю сыну.

Он смотрит не удивленно, а растерянно, не понимая, почему я сейчас заговорила об этом.

– И, если честно, – продолжаю я, – ненавижу Кевина. И жутко ненавижу Уиллу.

Коннор хмурится. Но не успевает он спросить, к чему я веду, как я прижимаю ладонь к его щеке.

– А в тебе нет ненависти к ним. Ты до сих пор видишь в каждом из них человека. Мэлвин Ройял никогда не вернулся бы в горящий дом спасти Уиллу. А ты сделал это. После всего, что она натворила, ты все равно ее спас. Ты не монстр, Коннор. Ты совсем не похож на Мэлвина Ройяла. Ты другой, ты хороший человек.

Сын плачет, даже не пытаясь это скрыть:

– Спасибо, мам.

* * *

Коннор и Ви проводят неделю в больнице, а потом их переводят в реабилитационный центр. Коннор все еще борется за восстановление зрения и равновесия, а Ви должна научиться правильно питаться после того, как ей удалили часть кишечника.

Мы с Сэмом проводим с ними почти все время, возвращаясь в отель, только когда заканчиваются часы посещений. Ланни тоже ходит с нами, пока Ви не советует ей заняться собственной жизнью, а не киснуть в четырех стенах, как неприкаянный призрак.

Ланни не принимает слова Ви слишком всерьез, но действительно начинает больше времени проводит отдельно. В первый раз, когда она спросила, можно ли прогуляться по кампусу Дьюка, я безо всяких сомнений ответила «нет». Особенно после того, что случилось с Коннором и Ви. Я дала им свободу – и вот что из этого вышло.

Будь моя воля, я бы держала детей под крылышком до конца своей жизни.

Но Сэм убедил меня отпустить дочь. Это будет справедливо, говорил он, тем более что Ланни пришлось прервать поездку в Рейн. Скрепя сердце я соглашаюсь. Дни идут, и я вижу, как дочь изменилась. Ее глаза стали ярче, она чаще улыбается. И вообще стала гораздо оживленнее, какой редко бывает дома. И хотя мне нравятся такие перемены, я все равно немного расстроена.

Это все из-за Дьюка – кругом столько студентов с самыми разными интересами… Дочь много времени проводит в библиотеке и говорит, что это так удивительно: она сидит на первом этаже, читает книгу, и вдруг подходит какой-нибудь студент и начинает эту книгу с ней обсуждать. И я понимаю, что это очень нравится Ланни, что к такой жизни стремятся ее ум и душа.

Да, именно это ей и нужно: порвать с прошлым, связанным с Мэлвином Ройялом, начать все заново, быть собой.

Значит, Ланни уедет. При одной мысли об этом в груди все сжимается, сердце колотится в панике. Даже не представляю, как отпущу ее. А вдруг я понадоблюсь ей, а меня не окажется рядом?

Как-то днем, когда мы сидим в зале реабилитационного центра, Ланни начинает рассказывать о каком-то смешном случае, когда она ходила утром в приемную комиссию. Коннор ухмыляется.

– В приемную комиссию? Ты хочешь подать документы?

Дочь бросает на меня быстрый взгляд и отводит глаза.

– Не знаю, – отвечает она. – Я вообще сомневаюсь, что смогу поступить.

Я‐то знаю, почему Ланни не уверена насчет заявления. Из-за меня. Она не говорит это вслух, да и не нужно. Достаточно одного взгляда в мою сторону. Внезапно передо мной вспыхивает картина, как может закончиться жизнь дочери, если продолжать в том же духе: она никогда не поступит в колледж; никогда не уйдет из дома; она никогда не познает ни мира, ни саму себя, не поймет, что ей интересно. Она не сможет развиваться, будет топтаться на месте, а виноватой окажусь я, потому что слишком крепко в нее вцепилась.

Я никогда не хотела, чтобы дочь боялась всего на свете. А только хотела, чтобы она научилась оценивать возможные опасности и справляться с ними.

Что-то надламывается во мне; я чувствую нерешительность, сомнение. Я попыталась ослабить хватку и дать детям больше свободы, но чуть не погубила Коннора и Ви.

Как можно просить меня сделать это снова?

И как я могу это не сделать? На самом деле день, который не сулит ничего опасного, никогда не настанет. Моя бдительность в отношении «Сайко патрол» оказалась бессмысленной, когда разъяренный Кевин пронес в школу пистолет. Моя мания постоянно проверять местонахождение детей оказалась бессильна перед их стремлением к хоть малейшему проявлению свободы.