Эхо между нами

– Ты же со мной не разговаривала, – возражаю я, но в ее немигающем взгляде есть что-то такое, что заставляет меня сомневаться, не ошибаюсь ли я.

– Я удивлена, что ты в этом году не записался на математические курсы, – говорит она.

И я тоже. Мое удивление распространяется еще и на открытие того, что мама поместила меня в класс с упором на английский. Кажется, она просто перекинула меня из класса с углубленным изучением математики в другой. Мы боролись за перемены, но, как всегда, победила она.

– Мама и тренер переживают, что я налажаю в плане оценок, поэтому не хотели, чтобы я перегружал свое расписание.

– Мой отец вел себя так же, когда мне в первый раз поставили диагноз, но он довольно быстро оправился.

– Ты доказала, что он ошибался?

– Нет, но я могу быть настоящей сукой, когда захочу.

Я смеюсь, и этот звук заставляет нескольких человек посмотреть на нас. Вероника дотрагивается до цветочной заколки в волосах, и легкая грусть омрачает ее прекрасное лицо.

– Мне помогло то, что мама была на моей стороне. Папа всегда ее слушал. – Она пожимает плечами, как будто ее слова ничего не значат, и пытается улыбнуться. – Так или иначе… в жизни всякое случается.

Мне хочется спросить о ее маме. Я еще не видел ни одной женщины в нашем общем доме и не могу отделаться от мысли, что ее родители тоже разведены. Я не спрашиваю, потому что не хочу, чтобы этот вопрос обернулся против меня.

– Опухоль все усложняет, да?

Она вертит в руках ручку, и, когда я собираюсь взять свои слова обратно, она говорит:

– У меня сильная мигрень. Иногда приступы просто ужасны, и я едва могу двигаться. Мне сложно в школе из-за них, но, когда мы проходим что-то важное, я стараюсь побороть боль и учиться. Обещаю, что не позволю мигрени испортить работу над проектом.

Она откладывает ручку, а затем принимается теребить край записной книжки. И я вижу, что эти слова ей дались нелегко.

– Головные боли выходят из-под контроля и иногда управляют моей жизнью.

Я понимаю это: когда что-то завладевает твоей жизнью. Когда тебя скручивает так сильно, что не можешь дышать.

– Спасибо, что никому не сказал, – говорит она, – я не хочу, чтобы меня жалели и говорили что-то из-за опухоли.

Мы сидим в углу комнаты, отбившиеся от остальных, и все же трудно сосредоточиться на таком глубоком разговоре, когда столько людей рядом. По крайней мере, мне. Я не люблю, когда люди лезут в мои личные дела, но она открывается мне, и кажется неправильным не сделать того же в ответ.

– Когда у тебя дислексия… иногда люди думают, что я ничего не умею делать. Когда они узнают, что это, я вижу, как их лица вытягиваются, как будто они жалеют меня, и я ненавижу это. Дислексия – отстой, и это не то, с чем мне хотелось бы жить, но она не делает меня хуже.

– А что такое дислексия?

– Она у всех отличается. То, что испытываю я, не может испытывать другой человек с дислексией. Мы все разные. В моем случае буквы в словах прыгают, и это не значит, что в один миг они замирают. Они продолжают двигаться. Я умею читать, но для этого требуется тонна концентрации. И так много времени, что я едва успеваю дочитать отрывок из этих чертовых тестов на понимание прочитанного до истечения отведенного времени. Я учусь по ИОП – индивидуальной образовательной программе. Иногда это помогает, потому что мне дается больше времени, но иногда и это не спасает. Иногда учителя забывают, что я учусь по-другому, и мне не хочется напоминать им об этом. Потому что это привлечет ко мне больше внимания, а я от этого устаю.

Я замираю на мгновение, когда воспоминания, совсем не хорошие, обрушиваются на меня, и продолжаю.

– Это произошло в первый год, когда был поставлен диагноз. Я помню, как однажды в начальной школе, в третьем классе, мы должны были ответить на вопросы о себе и нарисовать картинку. Ну, знаешь, типичные вещи: что я люблю есть, спорт, которым занимаюсь, любимый фильм. Учительница вывесила наши рисунки на доске объявлений в коридоре. Я помню, как пришел домой и плакал, умоляя маму и папу не ходить на день открытых дверей, потому что не хотел, чтобы они видели мой рисунок рядом с остальными. Почерк у всех был аккуратный, слова написаны без ошибок. Мой же был беспорядочным, и вряд ли что-то было написано правильно. Я был смущен, а потом мама разозлилась, когда увидела рисунок, потому что думала, что я недостаточно стараюсь. Но вот в чем дело – я очень старался. Я отдал этому рисунку все свои силы, и все равно он не оказался достаточно хорош.

Я замолкаю, и Вероника дает мне время. На ее лице нет ни капли жалости, только понимание. А потом она делает нечто неожиданное: наклоняется вперед и кладет свою руку поверх моей. Мягкие пальцы, нежное прикосновение, и мое тело словно оживает.

Как будто я был во тьме, жил в черно-белом мире, а затем щелкнул переключатель, и все обрело цвет.

– Спасибо, что поделился этим. – Боже, какой у нее красивый голос.

– Кроме психолога, поставившего мне диагноз, ты единственный человек, которому я рассказал, каково это – читать, – говорю я.