Эхо Непрядвы

— Не боись, православные! На Тетюшковском подворье этого добра много. Айда со мной!

В темных улицах загорались все новые костры — пиршество разрасталось. А на стенах? Адам бросился к башне.

— Што там за гульба? — встретил вопросом Вавила.

— У тебя-то хоть не пьют?

— Обижаешь, воевода. Да и с чего бы?

— Передай по стене: пьяный на страже будет казнен смертью вместе с начальником!

Адам добежал до светящейся двери ближнего собора, пробился к самому амвону, не обращая внимания на недовольство дьякона, который вел службу, крикнул в толпу:

— Православные! Скверное дело затеялось в Кремле, скверное и страшное. На улицах — пьяная гульба, а враг может пойти на приступ этой ночью.

Тишина в храме сменилась ропотом возмущения.

— Ратники! Берите секиры, ступайте по винным погребам. Не дайте себя вовлечь в пьянство. И не верьте, будто князь велел поить народ. Разбивайте бочки и жбаны, выливайте отраву до капли. Не сделав этого, мы все погибнем!

Люди из храма хлынули наружу.

У князя еще не закончилась дума. Морозов, красный и потный, что-то доказывал Томиле, который стоял перед ним, похожий на рассерженного петуха.

— Пошто врываешься без позволения, когда бояре думают! — вызверился Морозов на влетевшего в залу Адама.

— Отрыщ, боярин! — вскипел Адам. — Князь Остей, вы тут слова тратите, а кто-то твоим именем устроил в детинце гульбище.

Остей вскочил.

— Я послал выборных унять гуляк, да справятся ли?

Мстительная усмешка явилась на лице Морозова.

— Вот оно, ваше воинство! Што я говорил? Оне лишь до погребов добирались, ратнички.

— Побойся бога, Иван Семеныч! — закричал Томила. — Ты воеводой поставлен, и обязан ты был первым делом разбить винные подвалы. Поди на мой двор — найдешь ли там хоть каплю?

— И на стенах гуляют? — спросил Остей.

— Я был у Фроловских, там порядок. Сотские не попустят. А учинили пьянство, я думаю, люди сына боярского Жирошки.

— Слыхали, как повернул суконник! Ево ратнички винище жрут, а отвечать боярскому сыну Жирошке?

— Довольно! — оборвал Остей. — Теперь же берите дружинников и всех, кто под руками. Подвалы разбить, на улицах поставить караулы.

Олекса, выбегая за Адамом, крикнул:

— Пожди меня!

Гудел уже весь Подол. Где-то близ Никольских ворот шла потасовка — яростно гомонили мужики, голосили бабы. Повсюду слышался собачий брех, с Подгорной долетали протяжные разбойничьи песни, в стороне Фроловских ворот на рогах и гуслях наяривали плясовою. Неподалеку кто-то надсадно орал:

— Не трожь! Не трожь, пес, князь дозволил!

Послышались глухие удары, вскрик, звон разбитой корчаги или сулеи. Пугливой стайкой от Успенского собора пробежали девицы. Скоро появился Олекса во главе своих дружинников, вооруженных топорами.

— Айда на Подол, там главное гульбище.

— Я лучше к Фроловским, там на дворе Тетюшкова море разливанное. Боярин чужеземных гостей привечал.

— Возьми пяток моих. — Олекса назвал дружинников по именам.

Мимо опустевшего храма Адам двинулся к знакомому подворью. По пути у костра запалили витни, заодно опрокинули корчаги с брагой. Боярский дом был освещен изнутри, из распахнутых дверей неслись бессвязные голоса, кто-то спал, положив голову на ступеньку крыльца. Рослый молодец в светлой рубахе тянул за руку простоволосую молодайку к темным амбарам, она упиралась, хохоча и повторяя:

— Муж-то, муж-то — вот как воротится, муж-то…

Адам плюнул. Молодец оставил женщину, нетвердо пошел навстречу:

— Витязь наш, Адамушко, в гости пожаловал…

Отстранив с пути пьяного, Адам направился к винным погребам, спустился по ступеням в первый. Полупудовый замок был сбит, дверь погреба растворена, в ноздри шибануло винным духом. Узкое, длинное вместилище с деревянным полом и стенами уставлено бочонками, лагунками, кувшинами.

— Ого, да тут на весь детинец хватит.

— В том-то и зло, Окунь. — Адам хватил топором по боку пузатый узкогорлый кувшин вполовину человеческого роста, пол залило темной струей, пахнуло ароматом весеннего луга.

— Ох, добры меды у боярина! — простонал дружинник.

— Слышишь — шипит. Змей здесь гнездится, лютый, беспощадный змей — на погибель нам.

— Одначе, Адамушка, бочки разбивать в подвале негоже. По колено зальет погребец, оне, дьяволы, ведрами черпать станут.

На ступенях послышались шаги, несколько гуляк заглянули в погреб, обрадованно загудели. Дюжие дружинники бесцеремонно хватали их за шиворот и выпроваживали. Потом стали выкатывать бочки, многоведерные лагуны брали в охапку и выносили на подворье, высаживая днища. Покидали погреб нетвердым шагом, хотя ни один не выпил и глотка. Надышались.

У ворот собралась толпа, Адам велел разгонять ее.

— Эх, народ! — сокрушался пожилой дружинник. — Любо-дорого было после веча смотреть на него. И татей сами ж казнили, а дорвались до хмельного — стыд и срам.

— Кто-то подбил на гульбище.

— Подбил! Всякому голова дана — думать. Кабы праздник престольный — жри, черт с тобой, сам же маяться будешь. А тут в осаде — до свинства.

— Не все ж такие, трезвых в детинце куда больше.

— Да хотя и не все! Беду на город один бражник может навести. И пятно теперича на нас — что скажет государь, коли узнает?