Эхо-парк

– По правде сказать, немногое, – ответил Босх. – Я просто затрагиваю данный вопрос. Но убежден: нам следует затронуть его и при допросе. Надо попросить подозреваемого назвать по всей форме свою имя и фамилию, дату и место рождения. Будто это рутинная процедура, с которой начинается допрос. Если он назовется Уэйтсом, тогда, вероятно, нам удастся в будущем поймать его на лжи и предъявить обвинение за все сразу. Вы ведь говорили, что таковы условия сделки: если он в чем-либо соврет, то погорит во всем. Мы имеем возможность обернуть это условие против него.

О'Ши стоял возле журнального столика, за которым сидели Босх и Райдер. Босх обернулся и наблюдал, как прокурор принимает решение.

– Не вижу, как это может повредить, – наконец произнес О'Ши. – Затронем этот вопрос, но пока оставим без последствий. Затронем как бы между прочим, в порядке процедуры. Позже мы сумеем вернуться к нему, если выясним нечто большее.

Босх посмотрел на Райдер:

– Тебе начинать – ведь сначала пойдет дело Фицпатрика. Твой первый вопрос может касаться имени.

– Хорошо, – согласилась она.

О'Ши, обойдя стол, вернулся на свое место.

– Итак. Мы готовы? Пора идти. Я постараюсь присутствовать столько, сколько позволит мое расписание. Не чувствуйте себя задетыми, если иногда я буду вставлять свой вопрос.

Босх поднялся со стула. Райдер последовала его примеру, за ней – Оливас.

– И последнее, – добавил Босх. – Вчера мы узнали историю о Морисе Своне, которую вам, коллеги, вероятно, следует послушать.

Босх и Райдер пересказали то, что поведал им Эйбл Пратт. К концу повествования Оливас смеялся, изумленно тряся головой, а по лицу О'Ши Босх мог заключить, что тот пытается вспомнить, сколько раз в суде обменивался рукопожатиями с Морисом Своном. Наверное, прокурор волновался по поводу своего возможного политического фиаско.

Босх первым направился к выходу. Он чувствовал, что в нем нарастает странная смесь возбуждения, ужаса и отвращения. Он был взбудоражен, понимая, что вот-вот наконец узнает, что же много лет назад случилось с Мари Жесто. И одновременно он страшился этого знания. И того, что подробности, какие ему скоро предстоит услышать, лягут на него тяжким бременем. Бременем, которое Босху придется передать и ожидающим в Бейкерсфилде безутешным отцу и матери.

11

Два судебных пристава стояли у дверей комнаты для допросов, где сидел человек, называющий себя Рейнардом Уэйтсом. Они посторонились, пропуская прокурора и его сопровождающих. В комнате стоял длинный стол. По одну его сторону сидели Уэйтс и адвокат Морис Свон: Уэйтс – точно посередине, Свон – налево от него. Когда детективы и прокурор вошли, в приветствии поднялся только Морис Свон. Уэйтс был прикован к подлокотникам кресла защелкивающимися пластиковыми наручниками. Адвокат, худой человек в строгих очках в черной оправе, с роскошной гривой серебристых седых волос, протянул руку для рукопожатия, но никто ему не ответил.

Райдер заняла место напротив Уэйтса, Босх и О'Ши – по обеим сторонам от нее. Поскольку очередь Оливаса должна была наступить не скоро, он опустился на последний свободный стул, рядом с дверью. О'Ши представил стороны друг другу, но опять-таки обошлось без рукопожатий.

Уэйтс был в оранжевом комбинезоне с черными трафаретными буквами на груди:

ЛОС-АНДЖЕЛЕССКАЯ ОКРУЖНАЯ ТЮРЬМА

СОБЛЮДАТЬ ИЗОЛЯЦИЮ

Вторая строчка не предназначалась в качестве предостережения, однако прекрасно сходила за таковое. На самом деле она означала, что Уэйтс содержится в тюрьме на изолированном положении, отдельно от прочих узников. Этот статус был принят из соображений безопасности – как Уэйтса, так и других заключенных.

Разглядывая человека, за которым охотился тринадцать лет, Босх понял, что самым пугающим в Уэйтсе было то, насколько обыкновенно он выглядит. Хрупкое телосложение, лицо рядового обывателя, с мягкими, довольно приятными чертами, короткие темные волосы – он являл собой воплощение обыденности. Единственный намек на притаившееся внутри зло можно было обнаружить лишь в глазах. Темно-карие и глубоко посаженные, они таили пустоту, которую Босх за долгие годы часто видел у убийц. Ничего, кроме пустоты. Холодная пустота, ее невозможно заполнить, сколько бы чужих жизней Уэйтс ни унес. И сам он был холоден, как его взгляд.

Райдер включила стоящий на столе магнитофон и приступила к допросу. Она начала его прекрасно, не давая Уэйтсу ни малейшего повода предположить, что уже с первым ответом он сует ногу в расставленную западню.

– Вероятно, мистер Свон вам уже объяснил, что мы станем записывать на пленку каждую нашу переговорную сессию, а затем передавать пленки с записью вашему адвокату, который будет держать их у себя до тех пор, пока мы не придем к окончательному соглашению. Понятно ли это вам и одобряете ли вы это?

– Да, – ответил Уэйтс.

– Отлично. Тогда начнем с самою простого. Не могли бы вы назвать для протокола свои имя и фамилию, дату и место рождения?

Уэйтс подался вперед и скорчил мину, будто втолковывал очевидное непонятливым школьникам.