ЭХО. Предания, сказания, легенды, сказки

— А далеко ли к пустыннику идти?

— Да нет, — ответил черт. — Близехонько, за город Изюм, в Святые горы.

— Ничего себе близехонько! Туда и за пятеро суток не дойти! — возмутился Шарпыло.

— Это — по-вашему, по-запорожскому, а по-нашему — близко. Выйдем пораньше, до солнца, а к вечеру там будем.

— Слушай, черт, — сердито сказал Шарпыло, — ты запорожцев не трожь. Верно тебе говорю: был бы мой конь живой, то не будь я Гнат Шарпыло, когда б не доскакал за одни сутки до Святых гор. Так-то вот!

— Да не бреши. — ответил черт, — и за трое не доехал бы. А вот я тебя повезу так, что к обеду туда поспеем.

— А как же Одарка?

— Она обернется гончею собакой. Дорогой еще и поохотимся.

До полночи судачили, а там немного вздремнули и двинулись в путь. Когда из-за горы выглянуло солнце, были они уже далеко от слободы.

Еще солнце высоко стояло, как показались Святые горы. Красота несказанная! Зеленые веселые леса по тем горам поросли, ручейки сбегают к широкой реке, соловьи поют-заливаются, на полянах пахучие травы, мотылечки от цветка к цветку перепархивают. Весело, радостно стало на душе у казака. Оглянулся — ведьма опять дивчиной стала. Напоил коня, стал к дубу привязывать, а тот и говорит:

— Ты, пожалуй, к пустыннику сам иди, а я здесь побуду с Одаркой. Только не задерживайся, к ночи хочу в слободу вернуться, свадьбу справить.

Пошел казак, все лесом, на высокую-высокую гору. Вскарабкался на уступ: с одной стороны — провалье, заглянуть страшно, с другой — скала стеной поднялась до самых облаков.

Смотрит — в скале двери, над дверьми образок: церковка в скале вырублена. Только перекрестился, земной поклон отвесил, голову поднял — перед ним пустынник, старенький, сгорбленный, борода, как молоко, до самых колен. Благословил казака и спрашивает:

— А почему это, человече, от тебя чертом смердит?

— Еще бы не смердило, когда целюсенький день ехал на черте, да еще с ведьмой, — отвечал запорожец и рассказал, как все было, зачем приехал. — Если вы, святой отец, не поможете, то, — говорит, — не знаю уж, где от него, аспида, спасения искать.

— Воля божья, — промолвил пустынник ласково, — может, и тут найдет спасение, только бы искренне покаялась. Вижу я, что она хотя ведьма, а меньше зла причинила людям, чем иные бабы, которые святошами прикидываются. Вот тебе кипарисовый крестик. Против него никакая нечистая сила ничего поделать не сможет.

— А не может такого статься, что от него и черт и ведьма околеют? Жаль будет коня — такого я за сто золотых не куплю, — продолжал сомневаться казак.

— Никак не может, — успокоил его пустынник. — Только с этим крестом ты над чертом и ведьмой, как пан над холопами, будешь: чего прикажешь, волей-неволей, а должны будут исполнить.

— Вот это оно самое, что мне нужно! — поблагодарил Шарпыло пустынника от всего сердца.

Вернулся к черту, да как-то в глаза ему смотреть совестно. Только нельзя иначе, не станет же он ему, нечистому, помогать.

Едва прикоснулся к черту, а тот сразу учуял свою неволю, затрясся, застонал:

— Что ты сделал со мной, Шарпыло! И за что? Ведь я-то был тебе добрым товарищем.

— Был до поры, только черт тебя, аспидового сына, знает, как ты меня обдурить замышлял. Ловит волк, а то и волка поймают, — пробормотал запорожец.

Взял ведьму за руку и отвел к пустыннику. На прощанье крепко обнял, прижал к сердцу, а там сел на черта и полетел в Сечь как на крыльях.

На другой день утром уже был Шарпыло в своем курене. Кому ни скажет, что вчера вечером выехал из Святых гор. никто не верит. Да как поверить, чтобы можно было за одну ночь тысячу верст проскакать?

Чего только нe вытворял Шарпыло со своим конем! Раз как-то заспорил и об заклад побился, что поедет в Бахчисарай и самому крымскому хану в глаза плюнет. И что бы вы думали? Поехал, плюнул, да еще и саблю его бесценную, самоцветами усыпанную отнял. Отослал пустыннику, чтоб Одарку берег хорошо!

А налетят, бывало, на Орду запорожцы-сечевики, то врежется Шарпыло в самую гущу, учуют кони черта и взбеленятся. Тогда начнет казацкая сабля направо-налево крошить, посыплются вражьи головы, как груши осенью.

Четыре года был Шарпыло куренным атаманом, а на пятый распрощался с казаками-товарищами. Не хотели его пускать, еле на малый срок отпросился.

Стал подъезжать ко Святым горам — диву дался: в зелени лесов вознеслись белокаменные монастырские строения. Ничего не успел подумать Шарпыло, только видит, идет к нему навстречу пустынник, борода до самых ног отросла, а с ним Одарка — еще краше, чем была.

В Сечь Шарпыло не воротился. Променял тютюн, да люльку, да волю казацкую на жену-красавицу.

Поставил Шарпыло знатную хату на две половины, накупил волов, овец, коней. Денег, пока казаковал, скопил до черта: целый мешок золотых дукатов.

Стал жить-поживать с молодой женой, только не рад тому был: била она его, за чупрыну таскала, горилку пить больше малой чарки, да и то по праздникам, не дозволяла.

Утоляя в шинке свою печаль-тоску, уверял Шарпыло, что одурачили его черт с пустынником: анафемский хвостик у аспидской Одарки так и не отсох, остался, где был, на том самом месте.