Эхо прошедшего

Несмотря на весну и начало лета, нам приходилось зубрить уроки, в частности решать непонятные задачи про бассейны, почему-то всегда очень медленно наполнявшиеся из-за коварных труб (в то время как две трубы старательно наполняли бассейн, одна для чего-то выпускала воду, и нужно было совершенно непостижимым способом узнать, когда же проклятый бассейн все-таки наполнится). Мне это казалось совершенно бессмысленным занятием, все равно что решетом воду таскать, и увлечение нашего Владимира Антоновича этого рода задачами тоже было непонятной блажью. Пешеходы из того же задачника, несмотря на то что выходили одновременно навстречу друг другу, тоже никак не могли встретиться там, где им хотелось, потому что один шел очень медленно, а второй мчался со всех ног. Было бессмысленно доказывать, что хорошо и то, что они вообще встретились, ведь при таком аллюре, который развивал второй пешеход, он мог не заметить своего товарища и пронестись мимо. Владимир Антонович плохо разбирался в моих логических доводах и с отвращением рассматривал неряшливую мою тетрадку, с наспех переписанными у кого-нибудь задачками, произносил своим скрипучим голосом всегда одну и ту же, ставшую знаменитой, фразу:

— Вы что тут ели, Андреева, шоколад или селедку? — и со злорадством, как мне казалось, ставил в своей заветной книжечке ненавистную четверку.

И ничего он не злорадствовал, этот наш страшный математик, — на самом деле он был добрым, хорошим человеком, говорил с занятным одесским произношением такие слова, как каструля, планэта, монэта, чем напоминал мне бабеньку Анну Яковлевну. Когда в конце четверти я подходила к нему и, умоляюще глядя в глаза, просила вызвать меня для улучшения отметки, он обязательно соглашался, терпеливо выслушивал мои вызубренные в последнюю минуту формулы и теоремы, выводил спасительную тройку, со вздохом приговаривая:

— Видите, ведь можете же учиться!..

Было большим наслаждением после сидения в душном классе выйти наконец из переполненного трамвая, войти в громадное высокое помещение Вильсоновского вокзала с куполом, резонирующим от выкриков диспетчеров, объявляющих поезда, и окунуться в беспокойную атмосферу отъездов и приездов, которая действует всегда так возбуждающе. Несмотря на то что мы ездили только скверным дачным поездом, останавливающимся «на каждой меже», как говорили чехи, эта вокзальная атмосфера каждый раз волновала меня. Ведь рядом с табличкой, означавшей цель нашего скромного путешествия, стояла другая, на которой было написано «Париж», или «Вена», или «Будапешт»… Я видела перед собой длинные пульмановские вагоны с большими зеркальными окнами, вагон-ресторан и голубой спальный вагон с надписью «вагон-ли», который чехи, к моему возмущению, называли «вагон-литс». За окнами этих международных поездов сидели развалясь толстые бизнесмены, покуривая сигары и даже не глядя на людей, спешащих на пригородный поезд… Ничего удивительного: ведь сейчас их международный бесшумно тронется, все убыстряя ход, мягко простучит по стыкам рельсов и бесчисленным стрелкам привокзальной путаницы путей, потом нырнет в черный зев Вышеградского туннеля и пойдет считать километры, в пыли и грохоте проносясь мимо совершенно им неведомых Черношиц и Вшенор, — прогремит, прошумит, взвихрит мусор и бумажки, и вот уже нет его: накренясь на повороте, он исчезнет, а люди на платформе все еще будут стоять, придерживая шляпы и юбки, смотреть блестящими глазами вслед…

Довольно часто случалось, однако, что мы вылезали из трамвая слишком поздно. Проклятый трамвай невыносимо тащился, оставалось всего минуты три до отправки нашего пригородного поезда, и мы с Тином и Таней неслись бегом, не сводя глаз с высокой вокзальной башни с этой непонятной птицей наверху, — на башне были громадные часы, и мы как завороженные следили за их минутной стрелкой. Стрелка как будто бы не двигалась, и мы уже радовались, что благополучно поспеваем, как вдруг коварная стрелка делала скачок вперед — и драгоценная минута, на которую мы так рассчитывали, оказывалась уже в прошлом, и не стоило больше стараться бежать, расталкивая неповоротливых прохожих. Тогда, махнув рукой, мы резко переходили на шаг и начинали собирать по карманам мелочь, чтобы купить заветных шоколадных палочек с кофейной начинкой, — они назывались «кофила», стоили крону и были необычайно вкусны. Запасшись ими, мы отправлялись в привокзальный парк и рассаживались там на скамейках. Если все скамейки были заняты, приходилось садиться на стульчики, соединенные между собой железным шестом.