Эхо прошедшего

Время тянулось томительно долго. Очень скоро я совсем поправилась, встала, выходила и в коридор, и на кухню, но чаще оставалась в обществе моей Джеммы, с которой мы оживленно, на удивление нянек и докторов, быстро-быстро говорили по-итальянски. Оказалось, что она родилась на той самой виа Номентана и тоже знала все лавчонки по дороге на базар и чуть ли не каждого лавочника и продавца.

Всякие визиты были запрещены, и Саввка и Тин появлялись только вдалеке за забором больницы, откуда делали мне достаточно непонятные знаки и гримасы. Все равно было очень приятно видеть родные физиономии братцев, и одновременно было очень обидно, что я торчу здесь за закрытым окном, в то время как они пользуются великолепной свободой, дышат свежим воздухом и вон даже как загорели. Ведь лето было в самом разгаре, и они, конечно, купались в нашей Бероунке, играли в волейбол…

Братцы принесли мне вышивальных ниток и куски полотна — на них уже были напечатаны рисунки всяких цветов и бабочек. Это занятие меня увлекло. Я лишний раз подивилась маминой мудрости: действительно, время, доселе казавшееся неподвижным, застывшим от скуки и безделия, пришло в движение и стало хотя и медленно, но неуклонно приближаться к желанной выписке. Тем не менее мне очень хотелось еще как-нибудь ускорить движение времени. И вдруг появилась надежда на убыстрение этого процесса.

К нам в палату из другой перевели одну чешку. В вечер своего прихода она с таинственным видом вытащила из сумки какую-то баночку, натерла мазью подошвы своих ног и удовлетворенно залезла под одеяло. Я, естественно, поинтересовалась: что это за мазь и зачем вся эта процедура?

— А для того, чтобы кожа поскорее слезла, — отвечала та. — Хочешь? Только врачам не говори.

— Конечно, хочу! — чуть не закричала я.

Я последовала ее совету, густо намазала себе ноги, завернула поплотнее в полотенца и улеглась в полном восторге.

Когда сестра утром увидела мои ноги, она, всплеснув руками, проворно убежала за врачом. Этот молодой врач, всегда добродушно потешавшийся над моими лингвистическими способностями, на этот раз обрушил на меня целый водопад отборнейших ругательств.

Проклятая кожа на подошвах заживала удивительно медленно. Мне принесли костыли…

Получилось, что меня задержали в больнице еще на две недели сверх срока, — какой ужас! Дома очень беспокоились, заслуженно ругали в письмах, особенно братцы растравляли душу, намекая на тот унылый факт, что лето, пожалуй, уже скоро кончится. Так оно и вышло.

В один из первых, еще не вполне устоявшихся дней занятий пришел в наш зевающий от безделья класс учитель литературы и задал нам сочинение на излюбленную после каникул тему: как я провела лето. Тема прозвучала для меня издевательской иронией. «Постой же, — подумала я, — я тебе опишу свой летний „отдых“!» И, почувствовав прилив сатирического вдохновения, взялась за перо. С отступом времени я стала усматривать в этой злополучной истории множество комедийных ситуаций, происходивших от несоответствия желаемого с действительностью, и заполнила свое сочинение юмористическими подробностями. Бывают такие счастливые — я не боюсь этого слова! — моменты, когда в уме буквально роятся меткие, уморительно смешные сравнения — они не могут оставить равнодушным человека, наделенного чувством юмора. Что может быть драгоценнее этого редчайшего свойства человека — усмотреть в, казалось бы, совсем не смешной, скорее грустной ситуации юмористическое начало. Странный парадокс — посмеиваясь над незадачливой судьбой неудачника, читатель проникается в то же время глубоким сочувствием, которое, может быть, не было бы достигнуто самым ярким, самым трагичным описанием действительных страданий.

Я вспоминаю с величайшей теплотой и благодарностью некоторые отцовские письма своим родственникам в Орле. Отец тогда только что окончил юридический факультет и жил в Москве в самой настоящей нищите, в убогой полуподвальной квартирке.

«…Забыл совсем, что Вы не имеете представления о моей теперешней внешности. Пышная грива черных волос обрамляет высокое чело. Сияющие умом глаза разбегаются по сторонам. Изнеможенный язык на пол-аршина висит изо рта. На мне чудный, блестящий особенно на локтях — фрак. Хотя он и чужой, но настолько длинен, что на полу после моего прохода остаются две грязные полосы от фалд. Роскошные короткие панталоны, не скрывающие изящного очертания икр, небрежно вздернуты вверх. Прелестные ботинки от Шумахера как бы улыбаются своими поперечными трещинами и грациозно шлепают отвисшими подметками. Нервные люди не выносят этого: „Шлеп, шлеп“, но для здоровых одно удовольствие».

Итак, меня охватил веселый демон смеха, и я в ярких, красках описала свое несчастное лето, со всеми уморительными подробностями, сгущая краски до самой незримой границы гротеска. Получилось действительно смешно, а в конце, уже совершенно развеселившись, я привела фразу одного анекдота — там, на стереотипный вопрос «как вы провели лето?» — один ученик мрачно написал: лето я провел очень плохо, а если раз катался на лодке, так что?