Эхо тайги

Ванюшка оглядывался. Приходилось его поторапливать, но долго идти и сама не смогла.

— Садись, — опять наступило отчаяние. — Обскажи ты мне, как это все получилось. Баб все обманывают — так, видно, и будет вестись, хотя и грезила я, што наша с тобой любовь, горючими слезами обмытая, будет без обмана. Не вышло. Видать, и такая любовь для мужика не святыня. — Не Ванюшку допытывала. Себя пытала, свои заветные думки перебирала. — Вавила так бы Лушку не обманул. Потому как он настоящий мужик. Ты меня обманул. Любовь нашу обманул. Товарищей обманул.

— Не обманывал я никого. Откель ты такое в голову свою вбила? Чист я. И не было в лодке никакого Журы.

— Не было? Может, и лодки не было?… И реки не было?… А все мне пригрезилось?

— Отведи ты от меня винтарь, а то долго ль до беды, затрясется палец, нажмешь курок невзначай. Потом всю жизнь каяться станешь.

— Стану, Ваня. И дрогнет палец — каяться мне всю мою жизнь. И не дрогнет палец — тоже каяться.

— Иди сюда, обниму.

— Не двигайся!

Эх, если бы Ксюша могла себе ответить на этот вопрос. Десятки раз задавала она его сегодня себе и не находила ответа. Глаза его были дороже, чем прежде, кудри казались красивее. И тянуло к нему, на его широкую грудь, в объятия его крепких рук во много раз сильнее, чем прежде. Любовь это? Конечно, любовь, ненасытная, вечная. Так почему же тогда не верится ни одному его слову? Почему же растет враждебность и злость?

— Ты мне скажи, куда ты ходил, когда мне сказывал, будто к Вавиле?

— К Вавиле и есть.

— Стало быть, к Вавиле ходил?

— И все как есть передавал, как Вавила приказывал, стало быть… Куда ты меня ведешь?

— К людям, Ваня. Многое сама решала, ни у кого совета не просила, а теперь, кажись, запуталась. Пущай люди решат, што и как, а я никого не пойму, — Говорила монотонно, как семя сыпала в кучу.

— Сдурела!.. Не пойду я!.. Не надо мне никаких людей!

— Пойдешь, потому как у меня винтовка в руках. Оторви-ка пуговку от штанов. Рви, рви, тебе сказала! Я пленных колчаков так водила. Рви, говорю, а не то пулю пущу. Знашь меня, я зря не клянусь. Все рви. До конца. Опояску на землю брось.

Срамно подчиняться бабе. Покрутил Ванюшка плечами, потряс головой, и только после третьего понукания пошел, одной рукой поддерживая черные суконные брюки, заправленные в яловые сапоги, другой отгоняя комаров.

Ксюшу комары то ли не тревожили, то ли она не ощущала укусов. Ее сейчас собаки кусай, и то бы не сразу ощутила. Шла в броднях, как ходила везде, в черной широкой юбке до пят, в серой кофте, с винтовкой наперевес. Мысли роями, неслись: «Што же такое произошло с Ванюшкой? Што получилось в жилухе? Здесь, на реке?»

Столько времени Ксюша, не щадя ни себя, ни Арину, трудилась ради победы! Мыла золото, добывала пушнину. Счастлива была, когда Ванюшка говорил, как благодарны ей товарищи, как помогает она им в их борьбе. А теперь выходит — все это обман! Выходит зря они с крестной и Ваней-маленьким прятались в тайге, таились, как преступники, работали, как каторжные, не разгибая спины, света белого не видя от усталости! Да на кого же они работали? Кому добывали золото? А Ваня? Кто же он-то? «Соскучился я, ажно сказать тебе не могу как. Жил в отряде и каждую ночь тебя видел во сне. Вот те пра. Увижу, ну словно живую. И голос услышу. Утром прошусь у Вавилы: „Отпусти ты меня, Христа ради, домой“, а он: „Нельзя, тут дела по горло“. И впрямь, ночью караулы несешь. Днем отоспаться надо, так непременно или тревога, или учение, или — того хуже — в разведку пошлют. Скажи ты, в отряде полно люду, а как разведку нести, так непременно мне. Да, я забыл, Вера послала тебе письмо».

Письмо Ксюша перечитала несколько раз. Вера писала, что таежной жизни наступает конец, что соскучилась, но все еще надо золото. В нем, мол, наша победа…

Очнулась от дум. Крикнула Ванюшке:

— Кто тебе письма писал?

— Какие еще письма? — хорошо знал — какие, но унаследовал отцовскую привычку переспрашивать, выгадывать время для раздумья.

— А те, што ты приносил мне то от Вавилы, то от Веры?

— Ежели от Вавилы, так, стало быть, и писал их Вавила. Ежели от Веры — так Вера.

И опять посмотрел Ксюше прямо в глаза. А про себя подумал: «Толковые письма Яким, знать, писал, ежели она до сих пор ничего не поймет».

— А как же теперь ты в Журу и Федора стрелял?…

— Сдурела баба. Белены ты объелась, што тебе Федор грезится? Ты смотри у меня, я ревнив.

— Как ты с Горевым стакнулся? Враг же он.

— С каким Горевым?

— С бородачом. Ты же сам его Горевым кликал.

— Брось дурить. Это Корев, новый помощник Вавилы. А ты его шлепнула.

— А ежели он помощник, так пошто он в своих стрелял?

— Снова за рыбу деньги!

Взглянула Ксюша в широко открытые глаза Ванюшки, на его немного растерянную улыбку и сказала раздумчиво:

— Может, и правда, Вавила тебя послал?… Должно, и впрямь грежу я?

Ванюшка принял слова Ксюши как амнистию, бросился было к ней, но она неожиданно грозно прикрикнула:

— Стой!