Эхо тайги

Ванюшка отпрянул, наткнулся на сушину и сел. Сникнув, смотрел, как Ксюша, глядя прямо перед собой, непрерывно теребила ремень у винтовки. В жизни не видел Ванюшка, чтоб Ксюшины пальцы без надобности, без дела двигались, не видел такой суровости у нее на лице и того, как бился у нее на щеке какой-то желвак.

Боль тянула Ксюшины челюсти, и она тихо, медленно сказала:

— Иди!

Таежное разнотравье выше Ванюшкиной головы. Медвежьи пучки, голубые метелки борцов. В такой траве — что в воде: идешь, а руками перед собой траву раздвигаешь, словно плывешь по озеру между кувшинок. А Ванюшке надо еще руками брюки поддерживать. Приходилось плечом раздвигать траву, а верхушки ее обвивали шею, пучки бросали за ворот колючие семена, они прилипали к потной спине и противно щекотали.

Прежде настойчивость Ксюши приходилась Ванюшке по вкусу. Бывало, скажет:

— Ксюха, я ненадолго вернулся, ты не ходи сегодня золото мыть. Останься разок. На речку пошли б. Под черемушник.

— Родненький, заждалась я тебя, глаза просмотрела, думки разные грудь теснили, но ты, Ваня, пока отдохни, отоспись, а я… — добавляла взволнованно: — Вернусь, и ночка вся наша.

— Так усталая же придешь.

— Э-э, Ваня, мою любовь не пригасит никакая усталость.

Раньше Ксюшина настойчивость давала Ванюшке лишнее золото. А сейчас он проклял эту не бабью настойчивость. И шел, не смея присесть, чувствуя, что должен выполнить Ксюшину волю. Иначе… Что случится иначе, Ванюшка не знал, но испытывать судьбу просто трусил. Трусил и шел, пробивая плечом дорогу в синецветном таежном дурнотравье. Впереди речка. Студеная. Быстрая. Прыгает по камням. Ванюшка резко к реке. «Там, где вал повыше, покруче, кинусь в воду, и ищи-свищи». Но Ксюша словно прочла Ванюшкины мысли и отрезала дорогу к воде. Винтовка наизготовку, и проклятый черный зрачок прямехонько смотрит в лоб.

— Отведи ты винтарь, еще выстрелит ненароком… Если б не кобенилась да шла за мной, мы бы уже подходили к лагерю Вавилы.

— Иди вдоль речки, другой брод поищем. А про Вавилу… Молчи уж.

Слева пенилась и шумела речка. Справа стояли кусты тальников. Ксюша шла шагах в пяти позади Ванюшки. Не спускала глаз с него и все вспоминала их бегство в тайгу.

…Когда вышли из землянки Аграфены, начинался буран. Пуржило сильно. Сделав большой крюк вокруг села, Выдриху переходили не в обычном месте. Арина провалилась в полынью. Пока вытаскивали, переодевали, Ванюшка ворчал, торопил. Велел бросить мокрые вещи у полыньи. Дальше шли все так же торопливо. На привалах костра не разжигали. Пришли в Ральджерас, откопали две избушки, проверили лабазы — порох, мука и другие припасы были целы. На вопрос, когда придут свои, Ванюшка отвечал хмуро: «Придут, кого тростишь? Вавила настрого приказал: ждать в Ральджерасе. Ксюху, мол, береги пуще глаза, и уж ежели што, то один выходи».

Про то, что ему одному выходить, повторил несколько раз. Бураны тогда начались, прямо свету не видно: за ночь по три раза вставали дверь да трубу отгребать. Чуть промешкаешь, и дым повалит в землянку. Как бураны кончились, Ванюшка надел лыжи и ушел. Вернулся через неделю с плохонькой винтовкой-сибиркой и топором.

— Нашел Вавилу.

— Где?

— Сказывать не велел. Ты же знашь эту самую подполью. Передай, грит, Ксюше: пусть добывает пушнину. Мы тут у одного начальника за белку, за горностая, за соболя можем винтовки купить и патроны.

— Но пошто они наказы с тобой посылают? Шли бы сюда, в Ральджерас.

— Нельзя. Вавила меня курьером сделал. Сполняй, што приказано. Давай-ка пушнины добудем. А ежели б еще золотишка намыть… За золото можно и пулеметы купить.

Из сухого кедрового чурбана сделали лоток для промывки золота, отлили из свинца пуль для сибирки, и Ксюша ушла в распадки попытать счастье на золото. Снега в тайге аршина четыре, земля под такой шубой талая целую зиму, и ключи бегут талые в снеговых берегах. Вода в них кажется черной-черной, как деготь. Ванюшка снова к Вавиле сходил, принес кайлу и лопату. Под весну Ксюша наткнулась на ключик, прорезистый, узкий, затерявшийся меж высоких гор. Промытая проба показала золото. Пришлось перебраться с Ральджераса сюда, поближе к золоту.

Мыли с азартом. Каждый вечер, добавляя в мешочек намытое золото, Ванюшка подмигивал то Арине, то Ксюше и спрашивал: «Фунт будет?» — «Да нет еще, Ваня. До фунта далеко», — отвечали женщины. «Не так уж далеко. А ежели еще пофартит с самородком!»

«Фунт будет?» Этот вопрос он задавал и тогда, когда женщины отвечали ему: «Што ты, Ваня, давно перевалило за фунт. Когда к Вавиле пойдешь?» — «Как сойдет снег, по первой сухой тропе и пойду. Ох, и обрадуется Вавила… — и непременно хохотнет в конце: — Девоньки, фунт-то будет? Ха-ха».

Потом перестал прихохатывать, и складки раздумья легли между бровей.

Уводя Ксюшу с прииска, Ванюшка думал: хоть с месяц ее в тайге продержу, оклемаюсь, может, пушнины малость добудем, а там что бог пошлет. К удивлению, главная опасность шла от Арины. Та, бывало, сидит молчит, или хлопочет у печурки, да вдруг выпалит:

— Третий месяц идет. Забыли, Ксюха, твои товарищи про тебя.

— Они не могут, крестна, забыть.