Эхо тайги

— Помнишь, Вавила учил: военное счастье — погода осенью. Колчаковцы были под самой Москвой, молебны за победу служили, а потом ка-ак покатились назад. Так и теперь стряслось: ждали красных, флаги готовили, а колчаковцы ка-ак нажали! Я еле утек.

— Господи, што за напасть такая, — посмотрела на нары, где, раскинувшись, спала Арина, а рядом с ней Аннушка. — Тут недавно лежал Валерий Ваницкий. Он тоже сказывал, наша победа близка.

— Все правильно, Ксюша. Победа близка, но колчаковцы ка-ак даванули — и, не давая время Ксюше опомниться, разобраться в мыслях, зашептал скороговоркой: — Вавила и Вера прислали меня вперед. Они еще бой дадут, а отступать станут в Богомдарованный и дальше — в тайгу. Велели нам с тобой идти на лабазы, смотреть, где што росомахи порешили, што цело. Хоть дров наготовить. Отряд усталый придет, и раненых будет дивно. Не спорь, не маши руками. Вера сказала, на тебя вся надежа. Лыжню промнем — отряд вдвое быстрей пойдет по промятому. Это военный приказ. Не выполнишь, особливо ежели отряд в лиху беду попадет, так они с нас шкуру спустят.

— А наших ты известил? На прииске? В Рогачево?

— Вавила сказал: пока никому. Колчаковцы могут прознать через лазутчиков, куда отряд собирается отступать и засаду устроить. Поняла? Аграфену с сарынью посля нас отряд заберет.

— Арину я разбужу. Нога болит шибко, она где поддержит, где как, а тебе лыжню прокладывать. Эй, крестна… крестна, проснись ты. Ну, спать здорова.

Через полчаса Ванюшка, Ксюша, Арина на лыжах ушли в тайгу.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Казалось, на окраинах города лопнула земная кора, вырвалась на поверхность веками томившаяся в подспудье лава и залила центральные улицы города. Шла первая после свержения колчаковщины первомайская демонстрация. Обычно тихий городок превратился в кипящий котел.

Смело мы в бой пойдем
За власть Советов,
И, как один, умрем
В борьбе за это.

Над колоннами демонстрантов знамен немного. Откуда взять людям кумач или просто лоскут, когда ткацкие фабрики стоят, когда ржавеют на путях паровозы, когда фермы взорванных колчаковцами железнодорожных мостов еще купаются в мутной весенней воде.

«ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПЕРВОЕ МАЯ!»

«ВЛАДЫКОЙ МИРА БУДЕТ ТРУД!»

«ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!»

Призывали немногочисленные транспаранты.

«Мы наш, мы новый мир построим…»

Не очень-то в лад, но во всю силу легких, хмельные от счастья победы, пели печатники, деповские, мукомолы, работницы с макаронной, солдаты. Демонстранты надели свою лучшую праздничную одежду. Нет нужды, что кое у кого она в заплатах. И заплаты могут выглядеть празднично, еслв праздник в душе, если счастье на сердце.

— Ур-р-ра-а-а… — взорвались криками демонстранты, когда над колонной, оглушительно треща, проплыл самолет.

— Да здравствует 1 Мая!

— Свободный май! Даже не верится. — Вера приложила ладони к горящим щекам и терла их, словно бы прогоняла сон. Она в кожаной черной тужурке, нарядной красной косынке. Невольно затормошила за локоть стоявшего рядом Вавилу.

— Подумай только, свободный… по-настоящему… Первый на земле по-настоящему народный праздник: и у нас, и в Москве, и в Одессе, и в Омске. Везде!

Перед наскоро сколоченной из досок трибуной показался невероятно толстопузый буржуй. В цилиндре, с моноклем, во фраке и белом жилете, с золотой цепью толщиной в кулак. Он держал вожжи и, размахивая над головой ременным кнутом, управлял упряжкой закованных в цепи негров, китайцев и индейцев. Пушки и солдаты в иностранных мундирах, в страшных противогазовых масках сопровождали буржуя.

Гул возмущения пронесся по толпе. Из колонны демонстрантов выскочили шестеро, в кепках, в гимнастерках, с огромными картонными молотами, и начали разгонять солдат, сбивать стволы пушек.

— А-а-а, — орал что есть мочи буржуй.

Народ хохотал вначале, а затем принял активное участие в действии. Вначале послышались крики: «Кнут у него отберите… по шее ему, по шее… Сбивайте с рабов оковы…» А так как рабочие с картонными молотами били по мнению большинства недостаточно крепко, то на помощь им из толпы выскочили добровольцы.

Уж тут буржуй взвыл:

— Братцы, да я же Мишка Седых… из депо… — он торопливо срывал с себя цилиндр, фрак, жилет с золоченой картонной цепочкой, вытаскивал подушки, изображавшие пузо. Добровольцы, конфузясь, под громкий смех шмыгали обратно на тротуар.

Вера осторожно прикоснулась к руке Вавилы.

— Как жаль, что дядя Егор, мой отец, твоя Лушка, Иван Иванович не дожили до нашего всеобщего праздника…

— Вечная память им, — Вавила снял фуражку. Вера склонила голову.

2

— Ох, Ксюшенька, не могу. Спина зашлась, скажи, как палку кто вставил в хребтину. — Арина бросила лопату, отошла шага на три и кинулась на траву. Глаза от усталости сами прищурились, и видела Арина потемневшие горы, клыкастые, словно чья-то огромная челюсть, нацеленная в голубое небо.

— Отдохни малость, крестна, а я еще покайлю.

— Ты ровно двужильная.