Эхо тайги

Козленок остановился. Медведь вскочил, вздыбился, повернул морду на крик. Черные злые глазки, казалось, сверлили Ксюшу. Замерли косуля, козленок, медведь. Грянул выстрел.

Прежде чем подойти к бурой туше, Ксюша выждала минут десять. Тщательно прицелясь, выстрелила еще раз. Медведь не дрогнул.

…Шкура медведя распялена для просушки меж ветвей суковатой березы. Мясо выкопчено на костре и уложено на высокий лабаз. Сверху прикрыто ветками можжевельника. Это от мух. За спиной у Ксюши полный мешок медвежьего мяса: и копченого, и свежего, завернутого в широкие лапчатые листья, и печенка, изжаренная на костре, и целебное сало. Сгорбилась Ксюша. С трудом переставляла ноги, а пот застилал глаза.

Ксюша давно сроднилась с тайгой и ходила по ней уверенно, спокойна как по избе. А сегодня смутно на душе.

Поднялась на перевал и с него увидела поляну. На ней третьего дня сидели незнакомые мужики. Они искали в тайге какую-то бабу-бандитку, по прозвищу Росомаха. Вот откуда настороженность! Мало ль что может сделать бандитка. Хорошего человека не назовут росомахой.

Зелеными волнами горы уходили вдаль и сливались с небом. Много исходила Ксюша, когда промышляла белку. Ни разу не примечала следов человека. Где же живет, где скрывается Росомаха? И сейчас нигде ни дымка. Это понятно, сторожкий таежник днем костер не зажжет.

Еще раз перебрала в уме все ключики и ложки поблизости от избушки – нигде не припомнила следов человека.

«Должно быть, глаза изменяют. Видать, растаежилась, разучилась глядеть-примечать».

5

Спускаясь с перевала, внимательно осматривала кусты, траву, землю.

«Мы с Ариной живем, потому как надо отряд кормить. А што эту бабу загнало в тайгу? Тоска лютая – жить одной. Слова вымолвить не с кем, – поднималась в душе неприязнь к неведомой Росомахе. Вместе с тем всплывала в ней жалость. – Видать, обездолена шибко. Обижена кем-то».

Когда до избушки оставалось каких-нибудь три версты, увидела свежепримятую траву. Кто-то пересек ключ и шел, не таясь, напрямик, к избушке. Дыхание перехватило.

– Она? – Ксюша сорвала винтовку с плеча. Пригнулась к земле и глазам не поверила: на земле отпечатки знакомых сапог. Широкий носок. Правый каблук стоптан внутрь.

– Ванюшка! – и радость, и страх. – Сдурел… Открыто идет. Видно, што-то стряслось. Неужто победа над колчаками, и больше не надо остерегаться?

До избушки кругом, по воде, версты три, а напрямую две от силы. Ксюша побежала по следу Ванюшки.

Еще издали приметила: напротив двери на кольях голенищами вниз сушатся сапоги а чуть поодаль на сушилах портянки развешаны.

– Тут Ваня! Тут!

Забежала в избу. Вон он сидит в переднем углу, у окна и ест испеченные крестной лепешки. Сбросив мешок, кинулась к нему. Обняла.

– Ваня! Стряслось што?

– Где? Никого не знаю!

– Да ты шел напрямую, а не руслом. След оставил…

– А-а, – отвел глаза и нахмурился, словно поймали его на нечестном деле. – Ты бы сперва поздоровалась.

– Здравствуй, хороший ты мой. Соскучилась я по тебе – прямо сказать не могу. – Поставила в угол винтовку и села рядом с Ванюшкой.

Арина снимала с печурки чугун с кипятком и, неся его к столу, укоризненно моргала Ксюше: можно ли такое мужику сказывать, что истомилась, ждала. Как учила? Пускай такие слова он сказывает, а ты помалкивай да улыбайся себе: пускай мужик распаляет себя, а ты увертывайся, не давайся сразу.

Ксюше не до намеков Арины. Подсев к Ванюшке, она, не стыдясь, крепко поцеловала его в солоноватые губы. И опять приступила:

– Пошто пришел напрямик? Не поверю, штоб по оплошке. Пошто молчишь? Пошто глаза прячешь? – и всплыли в памяти все Аринины наговоры: «Лукавит твой Ванька!» Продолжая держать руки на Ванюшкиных плечах, откинула голову, стараясь получше разглядеть его губы, глаза, растерянную усмешку.

Ваня, ты кого-то таишь от меня!

– Давно бы надо так приступить и ответ из него вытрясти,- вступила Арина. – Ты, князь хитрючий, скажи нам, поведай, как жисть твоя катится?

– Цыц ты, дуреха, – притопнул Ванюшка.

Но на этот раз Ксюша вступилась за крестную.

– Ты, Ванюшка, на меня цыкай, я тебе докучаю. Где Вавила? Где Вера? Где наши? Пошто ты сегодня пришел, не таясь?

Ванюшка заметно бледнел. Арина торжествовала. «Вот, мол, Ксюха, смотри на своего. Надо было давно ему не потворствовать, а спросить подобру-поздорову. Видала, как с лица слинял твой любезный-то, глаза мышами забегали. Крестна не дура, слушать крестну надо почаще».

Ксюша видела торжество Арины. Даже дышать стало трудно.

– Ваня! Откройся!…

В глазах у Ванюшки затеплился огонек, разгорался. Сняв с плеч руки Ксюши, он поднялся и хватил кулаком по столешнице.

– Цыц! Допекли… Слово нарушу, но все как есть выложу. Потому напрямую шел, што… скоро совсем из тайги уйдем. Вот-вот победа, и Вавила сказал… сказал… готовиться, мол, выходить в жилуху, к отряду.

– Ваня, когда? Родной мой, да пошто ты молчал-то? Наконец-то! – и в первый раз за всю жизнь зарыдала, уткнувшись лицом в Ванюшкины колени. – Прости меня, дуру… И крестну прости.

Арина сидела, раскрыв в удивлении рот, а Ксюша все продолжала: