Эхо тайги

– Ай-яй, милосердевиц наш, как же я не узнал-то вас?… Вагоны ваши, Аркадий Илларионович, третий день как отправили на восток. Что тут было, что было! Слава богу, французы ехали. Там какой-то Пежен узнал вашу супругу и забрал в свой вагон. Не он бы, даже не знаю, как и жила тут Надежда Васильевна…

Не спуская на землю тяжелого мешка, буфетчик, в пыжиковом треухе, в синей залатанной поддевке, поведал Ваницкому, как разные благородия – военные и штатские – проведали про те три вагона, стоящих далеко в тупике. Салон, две теплушки… пустые… «По теперешним временам, ежели человеками не набито под самую крышу, стало быть, и пустые», – пояснил буфетчик, продолжая пугливо поглядывать на Ваницкого. Мешок, казалось, жег его плечи, а при каждом движении Ваницкого, буфетчик сразу менял позу, стараясь встать так, чтоб мешок был как можно меньше заметен. Дрожащим голосом он рассказал, как «ихи благородия» выкинули из теплушек ящики с вещами Ваницкого, как, не сумев открыть дверь в салон-вагон, выбили стекла и через проемы окон забрались туда, выгнали мадам, а прислуга до сих пор бродит по станции…

Все остальное было понятно Ваницкому, В мешке буфетчик тащил какую-то часть припрятанных вещей из злополучных теплушек.

Аркадий Илларионович не пошел в тупик. К чему? Ничего не исправишь. Вещи, если что и осталось, все равно спрятать некуда.

Он усмехнулся, вспомнив свой девиз: жить – значит предвидеть. Казалось, он предвидел все. Но такого…

– Аркадий Илларионович! Ба! Какими судьбами?

Капитан – раньше он был франтоватым, а сейчас усы один вверх, второй вниз, лоб в саже – щелкнул валенками, как раньше шпорами, радостно протянул руку и сразу отдернул – рука была грязная.

– Какими судьбами, Аркадий Илларионович?

– Надо уехать.

– М-м-да. Тяжело. Я еду в тендере, на угле. Знаете, собралась неплохая компания и… я думаю, господа потеснятся.

– Да кто же с вами?

Что ответил капитан, Ваницкий не слышал. Он представил себе, как будет грузить на тендер мешки красной кожи. Мешки небольшие, но веские. Телепень сообразит, что в них.

– Мерси, – поклонился Ваницкий. – Я подожду штабного поезда.

– Он слетел под откос, а штабные, так же как мы, грешные, кто на тендере, кто на платформах.

– И все-таки буду ждать. Мерси еще раз. Кстати, дорогой капитан, скажите, куда вас несет черт?

– Туда же, куда и вас, Аркадий Илларионович!

– Лжете. Я еду к моим миллионам, что меня дожидаются в банках Харбина и Парижа, а вас какой черт ждет в Париже? Вон, полюбуйтесь, какой-то учитель в шинели министерства просвещения – его-то куда несет? От кого? И вам, капитан, мой добрый совет: оставайтесь. У большевиков служат многие генералы. Брусилов, Каменев…

Капитан растерялся. Его грязное лицо на миг осветила надежда, и тотчас погасла.

– У меня жена с детьми где-то там… впереди.

– Вы не знаете, где фронт? Алло, капитан…

Капитана уже не было видно. По перрону сновали офицеры с котелками в надежде найти кипяток. Штатские с чемоданами и без чемоданов. Какая-то пожилая женщина в собольей ротонде сидела на груде узлов, чемоданов, баулов, портпледов и кутала полой стриженую болонку, испуганную и дрожащую, как и хозяйка.

«Попасть в вагон думать нечего. Один я как-нибудь пристроюсь, но с мешками…»

Ясно представилось: четыре мешка красной юфти продолжают путь на восток, а он, Аркадий Илларионович, летит кувырком под откос. Капитан машет рукой и издевательски кричит: «Счастливого пути, Аркадий Илларионович!»

В вокзале разбитые окна. На голых лавках, на полу, на подоконниках – офицеры с женами, чиновники с ребятишками и тещами, торговцы в поддевках с выводками ребят, а грудой подушек, перин, одеял.

– Ежели что, так на платформе местечко куплю, – шептал усталый глава семьи.

– На платформе? О, боже! А как же перины? Я не могу оставить перины, – рыдала жена, – Это же приданое!

Аркадий Илларионович вышел на привокзальную площадь. Мимо тянулись вереницы подвод.

Гнетущее чувство одиночества охватило Ваницкого. Исчезли в сознании люди, и, казалось, какие-то призраки мелькали на привокзальной площади.

Взбурлила ненависть. «Кто душит мир? Егоры? Плюгавый заморыш Егор оказался сильнее меня?»

Аркадий Илларионович совсем недавно поучал сына: «Был, между прочим, Валерий, такой немецкий мыслитель Карл Маркс. Он доказал, как дважды два, что капитализм прогнил…» Слова Маркса, еще недавно казавшиеся предельно логичными, сейчас вызывали сильнейший протест.

«Пусть рушится все и везде, как предсказано Марксом, но должен быть какой-то выход из этого хаоса!»

С трудом протискался к своим гусевкам, стоявшим у сквера. Какой-то господин в пенсне и порванной шубе на лисьем меху и дама в каракулевом саке тащили за руки Степку, а два гимназиста, наверно, их дети, остервенело толкали его в спину. Господин путался в полах шубы, пыхтел и сквернословил, а дамочка в саке умоляла сквозь слезы: «Шер ами, поднажми… Ну еще… Ему, азиату, лошади совсем не нужны».

Степка натужно кричал:

– Ванисски кони… Аркашка кони…

– Шер ами, ударь его… – умоляла дама.