Эхо тайги

Жура выстраивал свой отряд перед сельсоветом.

– В две шеренги, робята…

– Это как же в шеренги-то?

– Ну, в два ряда становись, плечо к плечу, лицом к совету. Так положено у военных.

– Мы и без шеренгов колчакам репицу надрали.

Кто смеялся, кто ворчал добродушно. Бородатые и бритые, старые и молодые. Кто в бараньих ушанках, кто в лисьих малахаях, а кто и в городском каракулевом «пирожке». В глазах пестрит от полушубков, шуб, азямов. Выстроен отряд. И только сейчас, когда рядом стоит красноармейская рота, Жура замечает фантастическую пестрядь своего отряда. На плечах винтовки: русские, японские, английские, шомпольные и дробовики.

Красноармейцы в полушубках и шапках-ушанках. Построились быстро. А вокруг них толпа рогачевцев.

Заиграл горнист и из Кирюхиной избы вынесли Красное знамя. Позади шли Вера и Федор. У Федора рука на подвязке.

Замер строй. Жура стоял на правом фланге отряда и держал у папахи ладонь. На кошеву поднялся командир красноармейской роты. Молодой, высокий, в ладном полушубке. Он говорил о том, что власть Колчака пала, и Красное знамя снова реет над большей частью Сибири. Но колчаковцы еще не добиты. Враг бежит. Он смертельно ранен, но еще не уничтожен.

– Товарищи! Вас горстка, но вы храбро сражались и не пустили врага в свое село. Товарищи! Мы будем продолжать борьбу, а вам нужно сеять хлеб, добывать золото – Стране Советов надо помочь. Слава павшим в бою!

Бойцы Красной Армии замерли ровной шеренгой, рогачевцы поснимали шапки.

В толпе стояла Аграфена, как всегда прижимая к себе Капку и Петюшку. Вчера, с военными почестями были похоронены односельчане, погибшие в схватке с отступающими колчаковцами. Среди фамилий, написанных на доске, первой стояла «Чекин Е. Д.» Аграфена утерла скупую слезу уголком шерстяной шали. Смахнула слезу и Вера. Егора она, пожалуй, любила больше всех соратников по борьбе за какое-то особое, нежное, доброе отношение к жизни и к людям.

Егор стоял в дозоре у поскотины, в березках. Мороз пробирался под латаный-перелатаный полушубок, в подшитые пимы и под потертый лисий треух. Лицо у него сухое, седоватые брови пучками, рыжая бородка клинышком набок, будто ее ветром сдуло. Только глаза, живые, подвижные, зорко смотрели вперед. Он заметил, что прямо на него из густого березняка идут пятеро, с ружьями. «Никак чужие, у наших такой справы нет», – подумал Егор, и попятился вглубь, за березки. Его заметили. Выстрел, второй… Егор тоже стрелял. Видел, как двое упали… А потом что-то горячее опалило грудь и повалило в снег. Сквозь гуд в голове, непробивный туман Егор слышал как бы издали: «Братцы! Беляки у деревни, бей их!…»

Когда Егор открыл глаза, над ним склонилась Вера. Что- то белое мелькало в ее руках, а Аграфена и Ксюша поддерживали Егора за плечи. В избушке было тихо и тепло.

– Потерпи, Егор Дмитриевич, потерпи, дружочек, – шептала Вера. От этих слов вроде и боль притихла, только опять непробивный туман наполз на глаза. «Умирать придется, однако, – подумал Егор. – Ох, неохота. Скажи ты, почти што не жил и хорошего не видел. А скоро оно придет… и Петюшку люди грамоте непременно обучат. Разве это тебе не счастье, што Петька грамотным станет». – И опять провал.

Не раз в эти тяжелые часы борьбы жизни со смертью шептал жене:

– Посмотреть бы своими глазами, когда на земле сплошь станут коммуны… И школы в каждом селе. Нет, не придется, видать, Аграфенушка… А ты не плачь…

8

Ничего не изменилось в землянке Егора после его смерти. Только в правом углу, под маленькой божничкой появилась на гвоздике алая ленточка, что осталась у Аграфены от дочери, да чуть пониже потертый Егоров треух. Каждое утро и вечер Аграфена встает на колени, ставит рядом с собой Петюшку и Капку, и долго молится богу. Но глядит при этом больше не на икону, а на ленточку и треух.

В маленькое тусклое оконце пробился утренний рассвет. Аграфена и ребятишки на утренней молитве перед иконой. На топчане сидит Аннушка с тряпичной куклой в руках и смотрит на молящихся веселыми лушкиными глазами.

Кончив молиться, Аграфена одернула концы темного головного платка и, тихо вздыхая, повернулась к лежавшей на нарах Ксюше, спросила:

– Как дальше-то жить?

– Работать надо, ребятишек растить, – ответила Ксюша. При упоминании о ребятишках, зарделась: «Ведь и у меня будет ребенок…»

– Погоди, Аграфенушка, потерпи малость, скоро все хорошо будет. Вот дождемся Федора из волости и зачнем новую жизнь.

– Скорей бы уж, – вздохнула Аграфена, глядя в угол на ленточку и треух. – Не промешкать бы… – Не договорила Аграфена, подумала про Петюшку н Капку: «Как бы и от них чего под божничку не повесить.

Подрос Петька. Худенькое, бледное лицо не по годам серьезно. И разговор порой не детский.

– Я теперь а доме один мужик, – как-то сказал он Ксюше, – Дров наколоть, воды принесть, печь истопить – плевое дело. Я большой… А мамка свеклы раздобыла, сулила свекольны лепешки испечь. Ох, и сладки будут. Поди, никого не быват слаще? Вот разве мед. Да мед когда еще доведется отведать?… У тебя ногу шибко раздуло. Больно, поди?

– Теперь уж отходит.