В его голосе тоже звучала сталь - и сейчас, когда она услышала слабое, абсурдно детское эхо его слов в голосе Джемми, ей в голову впервые закралось сомнение по поводу того, насколько мудро было поддерживать эту, конкретную, семейную традицию.
"Это ты ему рассказал?"- спросила она Роджера, а детские голоса тем временем переместились в сторону кухни. "Я - нет."
"Кое-что рассказала ему Энни; я подумал, будет лучше, если остальное расскажу ему я." Он поднял брови. "Или я должен был сказать, чтобы спросил об этом тебя?"
"Ох... Нет. Нет,"- повторила она нерешительно. "Но - неужели мы должны учить его ненавидеть англичан?"
Роджер улыбнулся.
"Ненависть" может сплотить их еще сильнее. И ведь он не сказал "плохой английский народ". Он сказал "плохие английские люди, те, кто это сделал..." Кроме того, если ему придется расти в горах Шотландии, скорее всего, он еще не раз услышит несколько колючих замечаний относительно Сассенах - и взвесит все, включая воспоминания о твоей матери; в конце концов, ты сама всегда называла ее Сассенах, "англичанкой".
Он еще раз взглянул на письмо на столе, потом бросил взгляд на стенные часы и резко поднялся.
"Христос, я опаздываю! Я всегда останавливаюсь на набережной, когда еду в город - тебе нужно что-нибудь из "Фермы и Быта?"
"Да,"- сказала она сухо, "новый насос для молочного сепаратора."
"Правильно,"- сказал он, целуя ее уже на бегу, и вышел, одной рукой забравшись в рукав куртки.
Она открыла было рот, чтобы окликнуть его, сказать, что пошутила - но, подумав во второй раз, снова его закрыла.
В магазине "Ферма и Быт" мог найтись даже насос для молочного сепаратора.
Большое, изумительно многолюдное здание на краю Инвернесса, магазин "Ферма и Быт" поставлял практически все, что может понадобиться на ферме - в том числе вилы, резиновые пожарные ведра, прессованную проволоку и стиральные машины, а также фаянсовую и глиняную посуду, банки для консервирования, и еще немало таинственных предметов и орудий, о назначении которых она могла только догадываться.
Она высунула голову в коридор, но дети были на кухне с Энни МакДональд, наемной девушкой-служанкой; смех и тоненькое "дзынь!" древнего тостера - тот перешел к ним вместе с домом, - выплывали из-за обитой стареньким зеленым сукном двери, вместе с соблазнительным ароматом горячих тостов с маслом.
Запах и смех влекли ее, как магнитом, и тепло дома текло над ней, золотое, как мед.
Она остановилась, чтобы сложить письмо, прежде чем к ним присоединиться, но при воспоминании о последнем замечании Роджера крепко сжала губы.
"Я привык."
Свирепо фыркнув, она сунула письмо обратно в коробку и вышла в зал, чтобы там снова застыть при виде большого конверта на столике рядом с дверью, где обычно была сложена дневная почта - и куда ежедневно выгружалось содержимое карманов Роджера и Джемми.
Она выхватила конверт из кучи квитанций, камешков, карандашных огрызков, звеньев велосипедной цепи, и... Что это, дохлая мышь? Так и было; плоская и высушенная, зато украшенная жесткой петелькой розового хвоста.
Она осторожно ее приподняла и, крепко прижав к груди конверт, направилась к чаю и тостам.
Честно говоря - думала она, - Роджер не единственный, кто приберегает всякие вещички. Но это было уже слишком - и она намерена высказать ему все, что об этом думает - как только он вернется домой.
ВЕСЕННЯЯ ОТТЕПЕЛЬ
Фрейзерс Ридж,
Колония в Северной Каролине
Март, 1777
И ЕЩЕ КОЕ-ЧТО об этом разрушительном пожаре - подумала я.
Он сильно облегчил мне сборы.
В настоящее время я владела одним домашним халатом, одной сменой белья, тремя юбками - одной шерстяной, двумя муслиновыми - двумя парами чулок (одна пара была на мне, когда сгорел дом, другая была небрежно оставлена сушиться на кусте за несколько недель до пожара, и обнаружена позже, выдержавшая все непогоды, но все еще пригодная для носки), шаль, и туфли.
Джейми где-то раздобыл для меня ужасный плащ - где, я не знаю, да и не хочу знать. Изготовлен он был из толстой шерсти цвета проказы, и пахло от него так, будто в нем кто-то умер, да так и лежал, никем не обнаруженный, еще неделю, как минимум.
Я кипятила его со щелочным мылом, но призрак предыдущего жильца в нем задержался.
Тем не менее, в нем я хотя бы не замерзну.
Упаковать мой медицинский набор было почти так же просто.
С сожалением повздыхав над пеплом моей прекрасной аптеки, с ее элегантными инструментами и многочисленными бутылочками, я перебирала кучку спасенных из огня останков моей операционной.
Помятый цилиндр от моего микроскопа. Три закопченных керамических кувшина, один без крышки, один с трещиной. Большая жестянка с гусиным жиром, смешанным с камфорой, теперь почти пустая после всех этих зимних катаров и кашлей.
Горстка опаленных страниц, вырванных из дневника, который начал писать Даниэль Ролингс, и продолжила я сама - правда, мои духи немного пролились на края спасенных страниц, в том числе на одну, с описанием Специальной доктора Ролингса Лигатуры для Кишечника.