Эхо войны.

— Нет. Все в порядке.

Я кивнула Коэни, чтобы убрал зеркало. Посмотрела на их лица и устало сказала, опуская голову на лежанку:

— Идиоты вы. Ходить я смогу, глаза не пострадали, слух восстановят в любой городской больнице. Я здорова, еще и вас переживу, если пережила болевой шок и отравление. Это всего лишь красота, которой и не было.

Мужчина и мальчик переглянулись.

Не обязательно ждать до больницы. Фарр Точе сказал, что на одно ухо слух восстановить сможет прямо здесь. Правда, только наполовину.

Тем более. Не стройте похоронных лиц, я не буду стреляться.

Коэни помолчал, а потом сказал вслух:

— Вы достойны восхищения. Больше, чем кто–либо другой.

— Всего лишь за здравый смысл? Брось, Коэни, это моя работа. Просто работа…

«Вы достойны восхищения». Не так давно я говорила эти слова сама, и если форма была не такова, то такова была суть. И никогда не думала, что услышу их в свой адрес в ситуации, другой по результату, но одинаковой по сути — сути безнадежности.

Фарр Торрили, как ни смешно, но мы с вами оказались в одной лодке посреди моря без конца и края.

Коэни отошел — полагаю, вернуть зеркало. Ремо присел рядом и принялся обрабатывать мое лицо и накладывать повязки, стараясь говорить так, чтобы я могла читать по губам.

— Жаль, что ты увидела.

— Какая разница. Не сейчас, так потом, — я завозилась, устраиваясь поудобнее. — Ремо, мне ведь на самом деле все равно.

— Орие, — он с плохо скрытой жалостью посмотрел мне в глаза. — Ты молодая женщина, замужняя, — он мотнул головой, на полуслове прерывая мои возражения. — Ну и что, что вы не живете вместе. Ты ведь можешь встретить кого–то другого, развестись…

— В Бездну сослагательное наклонение. Да, я ушла от мужа, и он ни черта меня не любит. Но знаешь, в чем проблема, Ремо? Я–то его люблю, и никакой «кто–то» мне не нужен. А поскольку в этом пункте мы не сошлись во мнениях даже в те времена, когда моя кожа была белее снега, мне навряд ли поможет что–то еще. Поэтому мне действительно все равно.

— Любовь не длится всю жизнь. Тем более, если любимого не может быть рядом.

— И это говоришь мне ты?… Женись, Ремо, тогда, может, и я выйду снова замуж.

Он медленно улыбнулся и качнул головой, сдаваясь.

— Вот. Теперь ты понимаешь, каково говорить с тобой на эту тему, — проворчала я и замолчала: врач начал накладывать повязки.

Это ведь не так уж страшно, как кажется. Худшее всегда случается в голове, а вовсе не на лице. Ну, да, буду уродиной. Как будто кому–то и раньше было дело до моего лица. Кроме достопамятного Латбера, конечно. Главное — глаз не лишилась, а ведь могла. Ой, как могла…

День клонился к вечеру. Ремо свое обещание выполнил: с помощью Коэни слух он мне худо–бедно восстановил. Не знаю, что со мной делали, но слышать я стала. Одним ухом, плохо, даже хуже, чем ремен, но стала.

В глазах приходящих меня проведать сквозила все та же жалость. Отвратительно.

Как выяснилось, группа задержалась на полдня у озера только из–за меня. Утром двинулись дальше, упаковав меня на самодельные носилки, которые несли, сменяясь. Туда же, ко мне под бок, забросили приблудного ремена и кое–какую поклажу. Вопроса о том, брать ли его с собой, как–то не возникло.

Мы вообще стали очень гуманны.

Со мной обращались, как с хрустальной вазой, мои желания исполнялись беспрекословно, на привалах мне доставался лучший кусок стремительно скудеющего рациона. Мужчины, взрослые сильные мужчины, чувствовали такую вину передо мной, женщиной, закрывшей их своей спиной, и потерявшей из–за этого все, что не могли смотреть мне в глаза.

Я терпела это еще двое суток. Утром третьего дня я встала и пошла рядом с носилками, сама, на собственных ногах, чтобы не возвращаться на эти доски больше никогда.

Вместо этого я делала то же, что и всегда — наблюдала. Это единственное, что я умела делать действительно хорошо — что солдат из меня отнюдь не образцовый, всем было известно и до того, как я превратилась в ходячий (с трудом, правда, пока) фарш.

Снега исчезали стремительно, будто их стряхивали с земли гигантской метлой. К вечеру третьего дня мы оставили позади последние, совсем низкие уже сугробы. Ночью невысокий кривой кустарник и бурую чахлую траву покрыл иней, но снег так и не выпал, а температура позволила спать в палатке без обогревателя. Этому мы радовались, как дети — последние две ночи батареи «моргали», и еще одну мы бы пережили в лучшем случае наполовину.