Эхо войны

Сказать это мог только Федотов, но солдат сидел с равнодушным лицом, меланхолично отхлебывал чай. Я крепко затянулся, а потом, приняв решение, сорвался с места.

Она стояла на пригорке. Прямо под тем дубом, на котором мы с Нурбаевым случайно повесили немецкого «языка». Дерево уже почти совсем облетело, и голые, резко изогнутые ветки темнели на фоне догорающего неба, как трещины.

Ветер пластами загибал сухую траву, уходящую по косогору туда, где чернел изгиб реки. Где-то далеко-далеко работала артиллерия, до нас долетали только мягкие, похожие на гром перекаты.

Она стояла ко мне спиной, прядь волос трепыхалась, как паутинка, над самым ухом. Я сбавил темп, подошел почти буднично. Встал рядом, мельком оценив ее лицо: спокойное, даже равнодушное.

– Подумал, что это неважно? – спросила она, не повернувшись

– Не знаю. – Напряженность куда-то спала, я говорил свободно.

– Всегда боялась упустить свой случай.

– А почему ты уверена, что это он?

– Я должна была встретится с ним здесь. На этом самом месте.

– Здесь?

– Здесь. Под дубом. Я местная, из Ельска. Бабушка рассказывала, что этот дуб посадил ее отец.

– Лена, я даже не знаю, вернусь ли завтра.

Она повернулась с легкой снисходительной улыбкой:

– А ты пообещай.

Сдернула с головы пилотку, густая копна волос хлынула вниз и, подхваченная ветром, со всего размаху хлестнула меня по лицу…

Я выбрался к нашему блиндажу, когда традиционная ночная перестрелка подходила к концу. Над лесом еще стояло эхо разрывов, но артиллерия уже смолкла. Винтовочный треск тоже пошел на убыль.

Присев на бревно возле остывшего костра, я поворошил веточкой золу, раскопал яркий уголек, выбросил к ногам, подцепил кончиком папиросы, прикурил.

– С возвращеньицем! – язвительно поздравил из темноты голос Коваля.

Прищурившись, разглядел над темным провалом входа его голову.

– Не серчай, сержант, – попросил я миролюбиво. – Самое время собираться. Пока дойдем, они как раз угомонятся.

– Ну-ну, – протянул Коваль, но уже без раздражения. – Ладно. Через десять минут выходим.

Он нырнул в блиндаж, и вскоре оттуда донеслось сонное мычание вперемешку с гневным шепотом. Потом наружу, поеживаясь от холода, выбралась невысокая фигура. Я узнал Нурбаева.

– Здравия желай, командира! – прошипел он и визгливо зевнул.

Следом за ним из блиндажа выскочил Попов, причем у меня создалось впечатление, что ускорение его телу было придано искусственно. Последним вылез Коваль, сопровождаемый тихим металлическим перезвоном. Он сбросил на землю наши шмотки, сверху положил автоматы и с хрустом потянулся.

– Товарищ сержант! – донесся от входа обидчивый шепот.

– Спать, я сказал! – прошипел Коваль, быстро обернувшись.

– Что такое? – насторожился я.

– Рядовой Стельмах категорически не согласен с утвержденным составом диверсионной группы, – отрапортовал сержант.

– Рядового Стельмаха в профилактических целях необходимо высечь офицерским ремнем, – продолжил «рапорт» Попов.

Дверь в блиндаж со стуком захлопнулась. Я прислушался: на позициях все почти затихло, только из-за реки с методичностью дятла стрелял одиночными какой-то особо неуемный представитель арийской расы. Над речной низиной плавно снижались две желтые ракеты.

– Готовность пять минут, – приказал я.

– А как же чайку попить! – обиделся Попов.

– Спать меньше надо, – посоветовал Коваль.

А через пять минут Попов уже споро двигался во главе отряда, обходя наши позиции по опушке леса. Ветер все еще лютовал, с разбегу набрасывался на деревья, вырывал клочья листьев. Облака ушли, звезды поблескивали с морозной остротой, и я был благодарен Ковалю, захватившему из блиндажа мой ватник.

Тропинка стала забирать влево, одновременно спускаясь под уклон. Со стороны поля донесся шум работающего мотора, но саму машину, как ни вглядывался, я разглядеть не смог. А потом мы нырнули под сень деревьев, и все посторонние звуки стихли, только ветер продолжал резвиться по верхам да тихо шуршали листья под ногами.

– Мамай, смени, не вижу ни хрена, – негромко попросил в темноте Попов.

– Что ж ты, Одесса? – подковырнул Коваль.

Я, признаться, тоже не видел дальше собственной руки – двигался, ориентируясь больше на звуки. Возглавивший колонну Нурбаев ускорил темп.

– Держись за меня, – негромко предложил Коваль.

И я с благодарностью уцепился за автоматный ремень на его спине. Так шли минут двадцать. В какой-то момент листья под ногами перестали шуршать, а сама земля стала мягче, начала пружинить под ногами. Это значит, мы вошли в сосновый бор, догадался я. И точно: впереди показался еле заметный просвет, и вскоре мы остановились на обочине дороги, ведущей к разбитому мосту. Я смог различить лица товарищей.

– Перекур? – обернулся ко мне Коваль.

– Давай.

Спустившись в придорожную канаву, разобрали папиросы из моей пачки. Некурящий Нурбаев остался на стреме. Прикурив, я откинулся на склон, пахнущий смолистой хвоей. Здесь было тепло, и я поелозил, устраиваясь поудобнее. Посмотрел на часы: без пяти три. Нормально идем, даже с опережением графика.