Эхо войны

От барака осталась только коробка с двумя–тремя полуразбитыми перегородками. Отряд рассыпался, осматривая все щели, я же под прикрытием Оглобли и сержанта двинулась прямо по следу — в самый конец барака, за последнюю целую перегородку. Недоуменно осмотрела внешне однородный пол, в который уходила нить, пока не заметила профессионально замаскированный лаз.

Следы уходили в подвал.

Закончив проверку барака, сослуживцы собирались за моей спиной. Закономерным следствием посттравматического синдрома дрогнуло сознание — снова дышали в спину, снова ждали моего решения, и скованные стужей стены огромного корабля вырастали вокруг сами собой.

Четкие, уверенные шаги разбили глупую иллюзию, размеренно приближаясь к лазу. Майор кивнул:

— Вскрывайте.

Крышка лаза отлетела в сторону. В узкую вертикальную шахту метнулись лучи фонарей. Пусто.

Опустив «мать» дулом вниз, почти себе под ноги, я по праву ищейки первой начала спускаться по скобам вниз. Под ложечкой поселился неприятный холодок, будто я по своей воле лезу в логово к сказочному чудовищу.

Я спрыгнула на неровный выщербленный пол и быстро пошла вслед за уже начинающей распадаться нитью — видимо, кто–то на другом конце все же вспомнил о маскировке. А потом и побежала, все быстрее и быстрее, предоставив прикрывать меня остальным. Ощущение, что вот–вот все может кончиться, возникло внезапно и не желало проходить.

Спустя полторы минуты нить вспыхнула и растаяла, оставив после себя навязчивую головную боль. Боль — и ощущение дежа–вю.

Зашумел помехами эфир.

Любимая…

Я сорвала с головы шлем и бросилась вперед. Закричал вслед сержант, соскользнула рука Маэста, схватившего было за локоть.

Не может быть.

Так не бывает!

Не видя никого и ничего, я неслась вперед, чтобы увидеть это собственными глазами, увидеть и понять, что не сошла с ума. Ведомая неясно откуда возникшим инстинктом, я петляла по неряшливо перевитым коридорам, спускалась все глубже, молясь только об одном.

Пусть окажется, что посттравматический синдром свел меня с ума.

Где–то впереди нарастает шорох. Цокают острые коготки.

Цок–цок. Цок–цок–цок…

Неужели возможно то, чего не может быть никогда?… Неужели я сплю, и гудящий помехами эфир, и холодные стены, вырастающие перед глазами, и тихий шорох крыльев — горячечный бред измученного сознания?…

Цок–цок–цок…

«Мать» оттягивает руку. Я выпускаю очередь, не целясь, в пустоту. В свете фонаря, прикрученного к прикладу, пляшут сухопарые вытянутые тени. Шелестят тонкие, будто бумажные крылья, черные когти впиваются в пол.

Темные, туманные призраки вьются в резком желтом луче. У призраков человеческие лица, перекошенные криком.

Как же болит голова…

Сам Мир застыл, глядя на танец призраков. Их тысячи: мужчин, женщин, детей; они мертвы день, неделю, сто, тысячу лет.

У моих ног плещется море, море крови, и он стоит на другом берегу. Берега белы как снег, белы, как обнаженные кости. Между нами пелена, серая мутная взвесь — это призраки, танцуя, стекаются к хозяину. Стонут и протягивают руки — ко мне.

Ты. Виновна.

Многоголосый хор свивается в два слова.

Ты. Виновна.

За правым плечом стоит Смерть. Она смеется: «Демон вышел в мир… В мир пришла война. Тысячелетняя война.»

Ты. Виновна.

Черные глаза смотрят с того берега, знакомые глаза со знакомого лица. Раскрываются тонкие крылья. Красные бурные воды бросаются навстречу, темнеет в глазах.

Моя очередь влиться в призрачный хор, добавить дух к серой пелене. Хозяин…

Глава двадцатая.

Примите к сведению, что быть страдальцами могли себе позволить лишь классики мировой литературы, облекшие свои чувства в изящную форму.

Пособие по психотерапии

Белые стены, холодный металл.

Хлопает плохо прикрытая форточка, пропуская брызги дождя и холодный ветер. День середины осени через две недели, за ним придет Каторен — первый день зимы. Он укутает мир снегами, скует льдом дома и холодом — живущих в них.

Времени все меньше…

Я вздрогнула и посмотрела на говорившего.

— … кровоизлияние в мозг. Вы меня слушаете? — сухо поинтересовался майор, в упор глядя на меня бесцветными рыбьими глазами. — Ваше счастье, что я кое–что понимаю в лечебной магии, иначе висеть бы вам до конца жизни на шее у муниципалитета. В виде растения, разумеется.

— Спасибо, — неискренне сказала я, с трудом разлепив губы.

— Скажите спасибо своему организму: первый раз вижу кого–то, кто с таким упорством цеплялся бы за жизнь. И своему сержанту — он десять минут бежал за вами, как привязанный, — от его слов веяло ощутимым раздражением, будто этому факту северянин был совсем не рад.

— А… больше он никого не нашел?…