Эхо войны

Я зло дернула локтем и снова нажала на курок, чтобы обнаружить, что обойма пуста.

Тоннель резко раздался в стороны, вливаясь в пещеру, и мы побежали — сломя голову, насколько еще могли это сделать.

А за нами на озерные берега хлынула тьма.

И разве важно, что она отливала зеленью, что была живой и скалила белые клыки… Для нас это была тьма. Мы бежали к лабиринту, бежали от открытого пространства, где все для нас закончилось бы в течение минуты.

Впередиидущий налетел на камень и упал мне под ноги, измотанный до предела. Я схватила его за шиворот и потащила — по–простецки, задом. Кто–то еще подцепил парня за ремень и, поднатужившись, мы затрусили к лабиринту.

Кажется, за спиной кто–то стрелял. Прикрывали. Не помню. Но какая–то тварь все–таки добежала и вцепилась уже в другую руку. Скотина! Глаза затянуло красной пеленой. Я взревела и впечатывала ее все той же рукой в стену, пока не отвалилась. Раз пятнадцать–двадцать.

Не помню.

В глазах прояснилось только в первой пещере. В ушах стоял гул сотен крыльев, над озером было черно от зависших в воздухе тел. Мы пробирались дальше, судорожно отстреливаясь и загромождая проходы горящими телами, туда, где коридоры уже и где у нас есть шансы продержаться дольше получаса. В третьей пещере нам навстречу выскочили вахтенные. Значит, добрались.

Нагруженные ранеными, они смогли уйти не так уж далеко. Десятью минутами позже, глядя на набившиеся в небольшую пещерку остатки того, что некогда было военным фортом, я не ощущала ничего, кроме пустоты в голове.

Сил не было ни на что, даже на чувства. Так бывает. Особенно, когда, не успев рухнуть на пол, понимаешь, что пора бы с этого пола подниматься и тащить свою задницу вместе с «матерью» на выход. Потому что у остальных, более живых, чем ты, нет брони, без которой сгоришь от плазмы — своей или чужой.

Темная шуршащая и цокающая когтями масса неторопливо протиснулась в коридор, обуглилась на переднем краю от первых залпов издыхающих обойм, на мгновение замерла, как всегда перед атакой, и… так же неторопливо отступила.

Мы выждали минут десять. Ничего не происходило. У входа в короткий коридорчик по–прежнему маячили темные фигуры. И по–прежнему ничего не предпринимали.

— Ну и что за фигня?… — безжизненно вопросила в пространство Тикки, привалившись к стене.

Я молча порадовалась, что она еще жива, поскольку в таком состоянии в шлеме безошибочно распознавала только Оглоблю. Что до вопроса… Я поискала глазами серебристую косу, которая вроде бы мелькала где–то здесь последние полчаса, несмотря на отсутствие у ее владельца полной брони.

Майор был здесь. «Мать» не удержишь одной рукой, особенно если тебя на это не натаскивали — тяжелая, не прицелишься толком, да еще отдачей из руки вырвет после первого же выстрела. А он вот подобрал где–то и стрелял, как из родной. Хотя чему я удивляюсь, боги мои…

— Идите пока внутрь, все, — он выглянул из пещеры, в которой снова развернули госпиталь. Я открыла рот и внезапно поняла, что сил на полноценные слова уже не было. Из горла вырвалось только протестующее мычание. Судя по согласному хору, я была не одна такая. — Это приказ! Вас сменят.

Ага, сменят… Сменяли нас обычные солдаты. С обычной броней и обычными стволами. Пушечное мясо. Хоть бы на пару залпов их хватило, когда попрет опять…

Шатаясь и волоча ногу, я кое–как втащила себя внутрь, прислонила «мать» к стене у самого входа и осела рядом, отключаясь.

Где–то там, куда я провалилось, было черно от темноты, продувало ледяным ветром насквозь, а еще — не отпускало ощущение, что меня тянут в противоположные стороны. Голова болела даже там, как будто кто–то упорно в нее лез. Скотина! Я отмахнулась жестким блоком — насколько могла. Сознание прошило резкой болью. Я взвыла и проснулась.

Ногу кто–то снова шил. Было тихо как в морге, от этого казалось, что уши опять отказали. Ни стрельбы, ни взрывов, ни визга. Даже цокот и навязший в зубах шорох крыльев куда–то делись.

Было тошно. Муторно и тошно. Мы снова бились головой о стену в поисках выхода, которого там не было. Снова, снова, снова…

Вповалку лежали раненые и почти целые, живые и почти мертвые, и трех почти медиков не хватало, даже попытайся они разорваться. Лекарства — только для самых тяжелых, прочие же явно не успеют умереть ни от заражения крови, ни от лихорадки.

Рядом вздрагивал во сне Тайл, дремал вполглаза Маэст, прислонившись к стене и положив «мать» на колени. Сколько же времени прошло? И все еще — ничего?

Мелькнула в тусклом свете серебряная коса. Майор шел куда–то мимо, но я схватила его за пустой рукав, заткнутый за ремень.

— Нет, — обронил он и с явной неохотой остановился. — Все — нет.

— Что — все?

— Нет, я не вижу, чем все закончится. Я вообще почти ничего сейчас не вижу.

— Когда меня убьют? — вдруг спросила я, внимательно глядя в холодные невидящие глаза.

— … Вчера в полночь. Зачем спрашивать, если вы об этом знаете?

— Поэтому и не видите? Замена исходных, при других гибли все?