Эхо возмездия

Значит, стреляться нельзя. Что же тогда? Отдать все этому гнусному кровопийце и пойти по миру? Две тысячи рублей только с виду кажутся деньгами, на которые можно прожить; таким людям, как он и Анна Тимофеевна, их хватит ненадолго. И что подумает о нем мать, когда узнает, что он…

У него закололо в виске, он встряхнул головой и понял, ему в любом случае не хочется стреляться здесь, во флигеле собственного дома. В самом доме, под портретами предков – еще куда ни шло. Но путь в дом был закрыт, потому что там царствовала неприятная ему баронесса Корф – интриганка, от которой лично он не ожидал ничего хорошего.

Услышав в коридоре шаги матери, он сунул в карман халата револьвер, быстро взял газету и сделал вид, что читает, но так нервничал, что не сразу заметил, что держит лист вверх ногами.

Анна Тимофеевна произнесла несколько фраз о том, что вечером приезжал следователь по особо важным делам из Петербурга, он долго беседовал с баронессой, потом заночевал в доме, а утром уехал. Федор вяло отвечал. Он думал о том, что, когда он умрет, мать будет вспоминать именно эти последние их встречи, со слезами перебирать в памяти все слова, которые он сейчас произносит, и у него было такое чувство, что его душа рвется пополам.

Они позавтракали, потом мать заметила, что у халата одна из пуговиц держится на честном слове, и, как Федор ни протестовал, халат у него отняла. Когда она вернула ему халат, Меркулов вспомнил о револьвере и испугался, решив, что мать догадалась о его намерении. Но револьвер по-прежнему лежал в кармане, Анна Тимофеевна не обратила на него никакого внимания.

День был холодный, ясный, безветренный, и Федор подумал, что если он умрет, то ничего не переменится: солнце будет светить точно так же, и по двору будут бегать маленькие сыновья кучера, швыряя друг в друга снежками. Внезапно ему все опротивело: он быстро оделся, забрал с собой револьвер и зашагал куда глаза глядят.

Едва он вышел за ворота, как увидел роскошный экипаж доктора Брусницкого. Кучер придержал коней, и Федору волей-неволей пришлось поздороваться со старым врачом.

– Слышали о новом следователе? – спросил доктор после обмена приветствиями. – Нагрянул утром к Снегиревым, забрал вещи студента, осмотрел дом от подвала до чердака, велел прислуге искать какой-то фонарь, которого нет на месте… и добился-таки того, что нашли, одного фонаря не хватает. У Елены Владимировны сделалась жуткая мигрень, я еду сейчас к ней… Если вы к ним, могу вас подвезти.

Федору очень хотелось послать к черту и Брусницкого, и госпожу Снегиреву, и вообще весь свет, который никак не хотел оставить его в покое. По правде говоря, старому доктору бывший ссыльный был интересен только как собеседник, с которым можно было обсудить свежие новости. Этот петербургский следователь – о-го-го, местным он еще покажет! Бодр, резв, энергичен, всюду сует свой нос, всех, кто не хотел с ним разговаривать, поставил на место… И не успел Меркулов опомниться, как уже оказался в экипаже и время от времени даже подавал Брусницкому односложные реплики.

– Сын Снегирева хотел сегодня вернуться в Петербург, так следователь сказал, что не отпускает его, а если тот ослушается, даст телеграмму, чтобы его сняли с поезда и арестовали… Пока, говорит, убийца не найден, вы отсюда не уедете.

– Неужели?

– Да-с, представьте себе… – Брусницкий ухмыльнулся неожиданно озорной усмешкой. – Мало того, следователь затребовал отчет обо всем оружии, какое имеется в доме.

– Да ведь у них ничего нет, – буркнул Федор. – Ну, ружья охотничьи, но Павел Антонович уже давно на охоту не ходит…

– А у Елены Владимировны, представьте себе, нашелся револьвер, – ответил старый доктор, смакуя каждое слово. – Она сказала, что когда-то купила его, потому что они с мужем были в каком-то итальянском городе, и их там пытались ограбить на улице.

– И что, Колозина убили из этого револьвера? – спросил Федор, колюче прищурившись.

Брусницкий расхохотался.

– Какое там! Следователь осмотрел его, обнюхал и объявил, что из него вообще никогда в жизни не стреляли… Вот после этого Елена Владимировна и слегла с мигренью.