Эхолот

Кажется, однажды Сомов застал её дома с Валентином, заехавшим в гости, – ничего непристойного, но она как-то так смеялась в ответ на мурлыкающий баритон красавца-компаньона, а потом смутилась так же, как раньше, когда Иннокентий заставал её в своем любимом кресле за книгой.

Сомов до того дня не замечал, какие у Валентина бесцветные, отвратительные светло-голубые глаза и что взгляд их холоден, как воды Байкала, а ещё, что Валентинова привычка всё время разглядывать свои холёные ногти, похожие на крупную рыбью чешую, – просто омерзительна. Несколько следующих дней Сомов провёл в раздумьях у матери. Потом всё наладилось. Но Маша стала чаще отлучаться из дома.

*

Скоро у Валентина появились новые знакомые, богатые люди, которые бредили поисками затонувших сокровищ. Ничего толком они об этом не знали, но, насмотревшись иностранных фильмов, страшно захотели разбогатеть ещё больше, отыскав реальные подводные клады. Они стали наводить справки, собирать информацию, и к тому времени как узнали о даровании какого-то Сомова, уже имели за плечами одну неудачную экспедицию на яхте в Карибское море, где занимались чётким дайвингом и елозили по дну суперметаллоискателем (видел такой – рекламировали в одном географическом журнале).

Кроме ржавого железа и нескольких мелких монет, из пучины кладоискатели ничего не подняли, а услышав про Иннокентия, смекнули, что можно обойтись без дорогого оборудования, аквалангистского снаряжения и лишнего риска (по крайней мере, во время поисков), к тому же сэкономить кучу времени; во всяком случае, с Сомовым и его менеджером можно было договориться о процентах, которые будут выплачены после. Они вышли на Валентина, и однажды в квартире Сомова зазвонил телефон...

В смысл разговора Иннокентий не вникал. Во-первых, он ещё был обижен на Валентина, а во-вторых, давно уже привык к тому, что слушать и понимать – не его дело; главное, что от него требуется – внимательно смотреть в глубину и вовремя реагировать на увиденное. Вот он и смотрел.

Офис был новый. И светлый. Несмотря на плотно задраенные жалюзи. Отсутствие естественного освещения в переговорной комнате с лихвой восполнялось искусственным. Небольшие тропические лампочки утонули в расплавленном ими же белом пористом потолке.

Массивный деревянный стол с персональными выемками для каждого сидящего был завален картами, проспектами, открытками с изображением экзотических побережий, а по центру, в искусственном озерце дрейфовал макет яхты; на палубе и в воде копошились крошечные фигурки аквалангистов.

На стенах цветными пятнами блестели застывшие картины подводного мира, забранные в круглые латунные рамки иллюминаторов с великанскими болтами, а за одним из стёкол помещался настоящий аквариум. Всюду были развешаны, расставлены, распиханы компасы, штурвалы, подзорные трубы, секстанты и глобусы всевозможных эпох и размеров, и, наконец, в углу, грузно и печально застыло на веки вечные чучело тяжёлого водолаза. Окошки блещущего медью шлема чернели пустотой, отчего не то чтобы хотелось плакать, но становилось как-то не по себе.

Оказалось, новые знакомые Валентина организовали то ли дайв-, то ли яхт-клуб, а может то и другое разом и назвали его почему-то “Новый Блад”. Членами клуба стали сами отцы-основатели, их родные и близкие, а также многочисленные “мёртвые души”. На самом деле “клуб” прикрывал громадьё флибустьерских планов, которые были шиты сбивчивой, но откровенной беседой, а также книгами, – Сомов разглядел их на полке, стилизованной под старину: Ф.Архенгольц, И.Можейко, Ж.Верн, А.Беляев, Р.Сабатини, etc.

Скука усиливалась. Несмотря на то, что несколько раз заплывала юная русалка по имени Наяда, с этаким треугольным фрагментом полупрозрачной тельняшки в глубоком декольте матросочки – такое было на ней условное платьице с гюйсом, завязанным (не по уставу, между прочим,) на груди морским узелком; Наяда меняла полные пепельницы на пустые, а пустые кофейные чашки, сделанные в виде раковин, на полные, и пригласительно улыбалась непонятно кому именно.

Хозяева офиса, то один, то другой, а то и оба разом, время от времени доставали сотовые телефоны и, оттопырив мизинцы, а также сделавши значительную мину, несколько секунд говорили с кем-то невидимым.

Всё это уже довольно долго раздражало Сомова, но почему-то окончательно его добил длинный чёрный ноготь на мизинце одного из хозяев. Ещё несколько минут поёрзав на стуле, который вдруг стал страшно неудобным, Иннокентий неловко поднялся, уронил стул на мягкий ковролин, и, коротко кивнув, вышел. Наяда проводила его равнодушным взглядом холодных аквамариновых линз и каким-то особым, русалочьим изгибом рта и, наверняка, вернулась к своему компьютерному пасьянсу, переменив очередную пепельницу в переговорной комнате.