Экипаж

Ненароков сидел в гостях у своей бывшей жены. То есть Али в комнате, собственно, не было — Валентин разговаривал со своей бывшей тещей.

— Усть-Каменогорск? — удивилась Евдокия Петровна. — Это где ж такое?

— Северный Казахстан… Работа как работа. Почти как здесь… Вот отгулы накопились, я и приехал. Так захотелось посмотреть на него — сказать не могу.

— А он ведь в садике? Только к шести вернется, — виновато сказала Евдокия Петровна. Валентин огорчился:

— Зачем же вы его в садик?

Вздохнув, теща позвала:

— Алечка! Может, выйдешь все-таки?

— У меня голова болит, — ответил злой голос из другой комнаты. Валентин встал, прошелся из угла в угол.

— Евдокия Петровна, как же вы-то не повлияли? Нельзя ему в садике… Он заикается, ему там очень плохо будет.

Тут из-за двери появилась Аля.

— Хуже, чем с тобой, ему нигде не будет, — сказала она едко. — И нет у меня возможности его дома держать. Ты нас бросил, а мама болеет.

Ненароков подумал вдруг, что время вернулось назад: вот он в своей комнате, рядом жена, он с ней ругается — все по-старому. Но комната была уже другая: не его, а какая-то женская, и Аля давно перестала быть его женой, и ругалась она с ним теперь иначе: холодно и надменно, как с чужим.

— Ладно. Раз уж приехал, то увидишь Алика. Но только на полчаса и в нашем с мамой присутствии…

У Ненарокова даже губы затряслись от обиды.

— Но почему полчаса? Почему при вас? Я ведь не в колонию приехал к преступнику малолетнему?

— А чтоб ты его против нас не настраивал!

Валентин видел через забор, как гуляют во дворе дети. Кто копал снег лопаткой, кто лепил из снежных комьев бабу. Был тут и Алик. Он стоял в сторонке от всех, тепло укутанный, замотанный еще сверху Алиным шарфом, с надвинутой на глаза шапкой и оттопыренными, как у пингвина, руками в рукавичках. Сердце в Ненарокова сжалось от любви и жалости.

…Когда дети построились парами и вышли на улицу, Алик поплелся сзади всех. Детишки смеялись, кричали, только Алик молчал и ни с кем не вступал в разговор. Валентин шел поодаль и смотрел на сына. Вдруг Алик остановился: шапка, которая была ему велика, совсем сползла на нос, так что он ничего уже не видел. А пестрая веселая вереница детсадовцев с воспитательницей во главе двигалась дальше. Никто не заметил этого маленького ЧП.

Тогда Валентин подошел, поправил Алику шапку. Тот не удивился, а только обрадовался, узнав отца. И вдруг Ненароков, сам не понимая почему, поднял сына на руки и зашагал с ним назад, потом за угол, потом в какие-то ворота. И остановился там.

Очень скоро на улице послышался шум, голоса: «Ненароков! Ты куда девался? Ненароков! А ну выходи сейчас же!» — слышался крик воспитательницы. Валентин вздрогнул и даже шагнул непроизвольно вперед, но потом сообразил, что это кричат не ему, а Алику.

Валентин прижал палец к губам, показывая, что откликаться не надо, и Алик понял, кивнул головой.

До областного города они добрались на рейсовом автобусе. Алик устал. Он хныкал, капризничал, просился к матери:

— Ма… Ма… Де ма?

А Ненароков на каждой остановке с тревогой глядел на дверь: не догнала ли их погоня, не войдет ли сейчас в автобус Аля.

В аэропорту, в зале ожидания, Алик спал на скамейке, а Валентин ел у буфетной стойки пирожок.

И вдруг он увидел Алю. Она шла к нему от дверей, раскрасневшаяся от волнения, решительная, а за ней шагал милиционер.

— Куда дел ребенка? — закричала Аля еще издали.

— Ну что ты кричишь? Вон он, спит, — устало ответил Валентин. Он с самого начала понимал, что ничем хорошим его бессмысленная затея кончиться не может.

— Здравствуйте, Валентин Георгиевич, — неловко сказал милиционер. Но Алю такое мирное начало разговора не устраивало.

— Слышали, товарищ лейтенант?.. Я прошу его привлечь!

— Зачем же привлекать. — Милиционер давно знал Валентина и симпатизировал ему. — Дело семейное, я думаю, сами договоритесь… Верно, Валентин Георгиевич?

И он отошел. Аля подумала, поглядела на спящего Алика и сказала совсем другим, нормальным тоном.

— Спит, как зайчик. Даже будить жалко…

— Ты голодная? — спросил Валентин.

— Не знаю… Вообще-то съела бы чего-нибудь…

Они стояли у высокого круглого столика, ели пи рожки и пили какао.

— Милиционер-то зачем? Зачем комедию разыграла? — спросил вдруг Валентин. — Нарочно? Чтобы побольнее?.. И вообще, почему ты меня все время мучила? Что я тебе сделал?!

Аля долго молчала, прежде, чем ответить.

— А ты до сих пор не понял? — сказала она почти грустно. — Я тебя не люблю. И никогда не любила.

Ненароков не поверил ее словам.

— Уж и никогда?.. А зачем замуж выходила? Я ж тебя силком не тянул?

— Именно что тянул… Приехал, все бросил — работу бросил из-за меня, Москву… Как я могла отказаться? Я все-таки не бессердечная… А надо было не идти.

Ненароков продолжал цепляться за то, чего не было:

— Это ты назло говоришь… Как же так?.. Ведь ночи напролет ходили, целовались, наговориться не могли.

— Ну что такое — целовались?.. Молодая девчонка. А ты москвич, летчик. И я же видела, влюблен до смерти… Нет, я тебе точно говорю: пожалела тебя и пошла.