Экипажи готовить надо

— В заливе глубь.

— Что вы там делали, интересно?

— Целый день?

— Вы прекрасно знали, что полагается за такое!

— А ты, Пинигина, ты!

— Как не стыдно, девочка!..

Иван водил указательным пальцем по узорам клеенки и думал — зачем? Зачем этот шум? Когда предельно ясно, почему ребята убежали. Сесть бы им вдвоем с Анной Петровной в беседке, он бы рассказал обо всем увиденном, услышанном и передуманном за день, и вместе, тихо-мирно, решили бы, что делать. Так ведь слова не дала сказать, на педсовет — и точка!..

«Возьмут и выгонят парнишек… Защищать? Конечно, защищать, но вот попробуй тут… Съедят. В два счета стрескают!».

— Ширяев, зачем тебе понадобилось в лес? Курить? — начальник лагеря поджал полную нижнюю губу и приспустил на глаза выгоревшие на солнце брови. Голос его отливал металлом.

— Нет, я… Мы просто… — начал было Юрка.

— Говори все как есть, иначе хуже будет! — предупредил физрук Филимонов почти так же зычно, как он кричит в рупор: «Куда за купалку? А ну, назад!»

Старший вожатый Юрий Павлович Стафиевский в разговор не вступал, бледноватое лицо его с правильными чертами было спокойным, казалось, страсти, кипящие в столовой, его не касаются.

— Да не курил я! У меня и сигарет-то нету, — глухо и сердито отпирался Ширяев.

— Кого хочешь обмануть! — возмутилась Анна Петровна, сидевшая неподалеку от Ивана. — Мы тебя, слава богу, не один год знаем… А нынче ты обнаглел до того, что в первую же ночь в палате закурил!

Ропот прошел по рядам от этих слов, и Иван еще безнадежнее подумал о своем намерении защищать беглецов. А Юрка стоял весь распаренный, растерянный. Коренастая, не по годам крепкая фигурка, не раз стиранная рубаха, свисающие, видимо, унаследованные от старшего брата, штаны. Лицо скуластое, руки большие, взрослые какие-то руки… Иван знал уже, что семья у Юрки немалая, пять душ мал мала меньше, что отец частенько «закладывает за воротник», что живут они где-то на окраине, что Юрке приходится колоть дрова, копать огород, мыть полы, топить печь, чинить заборы.

«Заплакал хоть бы, что ли, — подумал Иван. — Не камни же здесь, люди…»

Но нет, никакой влаги не предвиделось в серых, чуть раскосых Юркиных глазах.

— Иди, Ширяев, — сказал начальник лагеря строго и как-то даже печально, — мы еще посовещаемся, но можешь, пожалуй, собирать чемодан, таких нам в лагере не надо.

«Ага, — отметил Иван, — все-таки «посовещаемся»!»

Настала очередь Пинигиной. Мария Стюарт была бледна, теребила полу черной курточки, не мигала.

— Как же это ты, Люда, а? — сочувственно спросил Василий Васильевич. — Мальчишки… хулиганы, понимаешь, и ты вдруг с ними… в лес. Ведь ты же умная девочка, книжки любишь читать, ну и читала бы себе! Вон у нас библиотека-то какая! Пионерская комната, журналы всякие…

Пинигина подняла свои серьезные синие глаза и уже больше не опускала их, глядела прямо на начальника. Иван видел ее лицо на черном фоне окна, и была на этом лице какая-то решимость, это чувствовалось теперь и во взгляде, и в том, как пошевеливались ноздри.

— …мать старается, растит тебя одна, а ты…

— Нет, зачем же так? — нервно дернулось острое плечико Марии Стюарт. — Зачем же со мной-то по-другому? Юрка что? Это все я. Я их подговорила убежать, и меня вы должны наказать.

Старший вожатый оживился и несколько заинтересованно глянул на пионерку.

— …И наказывайте! Не надо мне вашей жалости! Спасибо. Не хочу я здесь… Исключайте! Да я и сама завтра!.. — подбородок у нее дрогнул, но она тотчас же закусила губу.

«Что это с ней?» — подумал Иван и глянул на начальника.

Но тот не закричал «вон!», не вскочил из-за стола, не грохнул кулаком, а только насупился и медленно стал багроветь.

— Вы свободны. Можете идти, — спокойно промолвил старший вожатый в неловкой тишине, наступившей в столовой, когда побагровел начальник лагеря. — Завтра вожатые сообщат вам о решении педсовета. — И к физруку Филимонову: — Эдуард Николаевич, пожалуйста, проводите пионеров спать.

Когда беглецы вышли вслед за физруком, кое-кто еще повозмущался. «Подумайте, какая!» «Да-а, что из нее дальше-то будет…» Но и только. Единодушия уже не было, многие растерянно хлопали глазами, некоторые шептались, произошла, одним словом, заминка.

— У нас предложение! — сказала тогда Таня Рублева, худенькая очкастая девушка, подстриженная под мальчишку. — Давайте послушаем самих вожатых третьего отряда, что они-то думают?

«Вот именно, — обрадовался Иван. — Что мы-то думали сегодня целый день? Умница ты, очкарик!» — И посмотрел на Анну Петровну, которая, пожав плечами, начала говорить.

И сказала Анна Петровна, что она изнервничалась до предела, что Ивану Ильичу, бедненькому, тоже досталось — пришлось бегать по лесу, искать этих стервецов, ведь им по двенадцать, а в таком возрасте они могут натворить что хочешь, в голове-то еще кисель, не мозги. А кто отвечай? Вожатые. Нет, если этот Ширяев останется в отряде, она уверена, не работа будет, каторга.

— Я за то, чтобы исключить Ширяева. Это послужит хорошим уроком для других Ширяевых, в других отрядах. — И Анна Петровна села, розовая от волнения.