Экипажи готовить надо

А в это самое время с другой стороны в лагерь возвращалось смешанное воинство: победители и побежденные. Центральной фигурой здесь был, разумеется, Юрка Ширяев. Свернув знамя, он нес его на плече, неуважительно нес, небрежно. Широкая скуластая физиономия его горела, одна щека была в грязи, волосы прилипли ко лбу. Юрка торопился рассказать вожатому, как ударный отряд прополз на животах по непролазному болоту и вышел в тыл «белых», вышел почти к самому штабу. Как пришлось повалить на землю часового, связать брючными ремнями, предварительно заткнув рот его же кепкой. Как потом, придерживая штаны, они рванули что было сил к знамени, которое со стороны болота почти не защищалось. Все это Юрка спешил рассказать Ивану Ильичу, ну, и этой задаваке Пинижихе. Если, конечно, спросит…

Глава 18

Прошло уже две недели новой смены. День выдался пасмурный, с утра лил дождь, переставал и снова припускал. Иван сидел в беседке и наносил на карту маршрут будущего похода.

К походу было все готово. Новички, «разбавившие» старую гвардию, были натренированы, план разработан, припасены ножи, топоры, фонари, палатки, соль, спички, сухари, а главное, приготовлены автомобильные камеры для плотов.

С этими камерами хлопот было больше всего. Пришлось съездить в город, поднять на ноги своих друзей, клянчить, требовать, даже поллитровку ставить шоферам. Двадцать зиловских и мазовских камер, хоть и в заплатах, — не шутка.

Несколько дней потом третий отряд ходил перепачканный клеем, в клею были пальцы, рубахи, штаны и даже носы.

И вот все готово, прогнозом погоды Иван остался доволен, синоптики обещали дождь, а это означало, что будут грибы…

Теперь предстояло самое нудное — выбить у начальства разрешение. А как тут надеяться на разрешение, если вчера только он, Иван, поругался с Князевым?.. Стычка произошла из-за того, что отряд косил сено. Второй день косил. Маленькую литовку Иван выпросил у лагерного сторожа, пообещав за ее эксплуатацию стог сена. Ровную полянку с невысокой, удобной для косьбы, травой они нашли неподалеку от лагеря, и дело пошло.

Иван показал, как держать литовку, как переставлять ноги и подсекать траву, затем передал литовку Боре Анохину, сам же встал вплотную за его спиной; и первые несколько шагов косили вместе. Потом Иван — так делал когда-то дед — ослабил усилие и, в конце концов, убрал руки совсем. Боря же продолжал махать литовкой, пока не закончил прогон; и хотя рядок получился неширокий, а много травы осталось нескошенной, Иван похвалил Борю. Лицо у Бори раскраснелось, он вытер взмокший лоб рукавом и так поглядел на ждущих своей очереди пацанов, как будто хотел сказать: то-то же! А вы — «враль» да «враль»!..

Все шло отлично, один другого сменяли косцы, светило солнце, пахла трава, лужайка уже наполовину была в душистых валках, как вдруг один из новеньких, из прибывших на вторую смену, порезал палец. Не литовкой даже и порезал, а об осоку. Иван послал его в медпункт прижечь и забинтовать. А через полчаса на покос явился начальник лагеря.

— Прекратить немедленно! Они перережутся косой, понимаете! Вы что, шутите! За решетку меня хотите посадить!?

И как ни доказывал Иван, как ни успокаивал кипящего гневом Василия Васильевича, — ничего не помогло. Князев приказал сторожу, подошедшему на шум, забрать литовку.

«Ни черта он не разрешит поход, — думал Иван, вспоминая эту стычку. — И тогда что же делать? Отказаться? Теперь, когда все готово? Когда затрачено столько сил и времени на подготовку?.. Ну уж, дудки!..»

Иван поднялся и, поглядев на часы, пошел в палату. Из-за дождя тренировки в лесу пришлось отложить, а было решено заняться обработкой корней, сучков и пней, собранных в разное время на берегах залива и валявшихся без дела на террасе. Тот же, кто уж совсем ничего не смыслит в резьбе по дереву, мог рисовать.

В палате было мусорно, пионеры сидели на кроватях, строгали или рисовали. Щепки, россыпи карандашей, краски, обрывки бумаги на столе, на тумбочках, на полу.

«Изостудия!» — усмехнулся про себя Иван и, присев на край своей кровати, стал потихоньку наблюдать.

Художники почесывали в затылках, пачкали языки цветными карандашами, глаза то и дело искали что-то на потолке, носы посапывали. Некоторые забились в отдаленные уголки, уединились, прикрывали свои творения от посторонних.

— Не подглядывай ты, враль, тут и так тошно!

— У кого брусок? Боча, дай брусок, у меня нож тупой.

— Пацаны, у кого есть ультрафиолетовая, пацаны?

— Ха-ха, такой и не бывает, краски-то!

В палате незаметно появился старший вожатый и тоже несколько минут молча наблюдал за пионерами.

До обеда оставалось полчаса, и Иван объявил, что работы пора сдавать.

Безобразные корни, пни и коряги превратились в мартышек, в крокодилов, медведей, в корабли, в индейцев, рыцарей, птиц, стариков и змеев-горынычей.

— Слушай, да они у тебя поголовно таланты, — заметил старший.

— Наконец-то нас начинают признавать, — подмигнул Иван.