Екклесиаст

– Именно здесь это и происходит, любезный, прямо здесь – фыркнул я. – Мне немножечко приходится разбираться в психологии окружающих людей, работа такая. И могу с уверенностью судить, то есть рассуждать о происходящем. Могу? Так вот, слушай мои соображения, – свадебное представление продолжалось, но мы с индусом уже шали в сторону храма. – Значит так. Ни в какой религии не запрещается входить в храм, тем более твоя хозяйка сама предложила полюбопытствовать, что там происходит. Далее, кто это в храме будет мешать нам, то есть лишать жизни? Надеюсь, в этом капище не практикуется человеческое жертвоприношение? Это, любезный, совсем дурные мысли, их надо гнать из пустой головы, пока не поздно.

– Я совсем не против, сагиб, – залебезил слуга. – Только что мы одни в храме будем делать? Туда даже дверь сейчас закрыта.

– Каждый человек обязан в жизни совершить хотя бы один поступок, открыть хотя бы одну дверь. Я прав? – наставничество так и пёрло из меня. – Конечно, открыв дверь, человек не всегда способен её снова закрыть, но это уже другой вопрос. Согласись, ежели мы прямо сейчас не войдём в храм, я буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

Жгучее желание, захватывающее сердце и разум, накатило на меня шипящей пенной волной неведомого моря. Казалось, что только в храме можно прикоснуться к истине, ради которой Сен-Жермен меня сюда отправил.

– Сагиб всегда прав! Ещё как прав! – подал голос слуга. – Дверь не заперта, прямо специально для нас.

И, закрепляя за собой право совершить Поступок, в котором я только что пытался убедить слугу, мы неспешно, как здесь и положено, двигались к буддийскому пантеону любви. Индус на какое-то время приостановился, поочерёдно поглядывая на танцующих для гостей бачей и на мою спину, потому что я не желал останавливаться.

Он, как буриданов осёл, оказался меж двумя стогами сена, умирая с голоду. Потом всё же кинулся догонять меня уже поднявшегося на ступенчатое крыльцо храма, потому как хозяйка наказала сопровождать гостя и не оставлять его одного. Видимо, здесь строго-настрого запрещалось отставлять чужих без присмотра. Ведь мне втемяшилось в пустую голову, что необходимо срочно отправиться в жилище Варуна, бога бесконечного, лучезарного неба. Значит, индус должен последовать за сагибом, должен, как воинствующий Индра, охранять меня в небесной обители Вивасват.

Я тем временем поднатужился, пытаясь в одиночку открыть огромную массивную створку, но пока ничего не получалось. Дверь оказалась слишком тяжёлая.

– Позвольте, сагиб, – пришёл на помощь индус.

Вместе нам удалось приоткрыть бронзовую входную дверь, как и положено, выкрашенную праздничной киноварью. Обитель встретила нас скорбным загробным молчанием, потому как не следует нарушать свадебный процесс между женихом и невестой.

О, как необычайно выглядел храм! Стены его поддерживались рядами витых колонн, уносившихся прямо ввысь, в открытое небо, на котором, несмотря на дневное солнце можно было разглядеть тысячи мерцающих звёзд. Казалось, освещённое солнечными лучами небо куда-то испарилось, обнажая прячущийся за ним холодный Космос.

Посреди храма покрытый охрой стоял жертвенник, а прямо за ним – алтарь, окрашенный киноварью. Вот на нём-то и приютились жених с невестой. Турий рог тянулся завитушкой к звёздному дневному небу, а Тиласи обвилась вокруг избранника. Пред молодожёнами стояла чаша с водой, где плавали лепестки растения.

– Видите эту чашу на алтаре, сагиб? – спросил шёпотом индус.

– Ну и что? – тоже шёпотом произнёс я.

– Это чаша Жизни и Любви. Настоящей. Кто-то из живых должен поднести к ней факел, который горит возле жертвенника.

– Но ведь мы с тобой не брамины, – возразил я.

– Мне нельзя, – согласился индус, – а вы, сагиб, тот мужчина, кто первым вошёл в храм. Если тот, кто вошёл первым не зажжёт чашу, то божественная молния Матарисва сожжёт нас и всех, присутствующих на свадьбе.

– Так уж и сожжёт, – хмыкнул я, но факел всё же взял.

Потом обошёл жертвенник, приблизился к алтарю и поднёс факел к чаше. Признаться, я думал, что вода потушит факел, как бы ярко не полыхал огонь. Однако всё получилось совсем наоборот. Чаша вспыхнула пламенем онгона, будто там была налита не вода, а бензин или спирт.

– Это Сома – кровь Тиласи, – пояснил индус. – Теперь возьми чашу, сделай глоток. Мистерия должна состояться!

– Да ты что! Пить из горящей чаши! Я же обожгу лицо! – попытался отбрыкаться я от участия в свадебной мистерии.

– Пей! – в руке индуса заблестел откуда-то вытащенный нож с широким фигурным лезвием.

– Ты спрячь это, – я кивнул в сторону ножа. – А то придётся тебя, красивый, в чаше Жизни и Любви утопить, даже Матарисва твоя не поможет.

Индус послушно спрятал нож в рукав, но я смотрел на навязанного мне гида уже с некоторым опасением.

– Надо испить, – делано вздохнул я. – Может, это у вас великоиндусское причастие в мистериях. Но ничего, живы будем – не помрём, то есть Бог не выдаст – свинья не съест.