Эклипсис

Третий день принес много сюрпризов. Для начала Альву номер два вытащили из петли. Никакого вреда он себе причинить не смог, потому что был под магической защитой. Это значило, что отточенное лезвие не оставляло на его коже следов, и если бы даже он выпрыгнул с верхней площадки башни, то ни одной шишки бы себе не набил.

– Как еще мне доказать, что я настоящий? – рыдал он, уткнувшись в плечо сердобольному Итильдину.

Кинтаро наблюдал мизансцену с видимым неудовольствием, прислонившись к стене и засунув большие пальцы за ремень.

– Этого я, пожалуй, не возьму, – сказал он вполголоса, с оттенком брезгливости.

– Щенков, что ли, выбираешь? – так же вполголоса возмутился Хатталь. – Между прочим, только этот рвется пойти с вами.

– Мало ли кто куда рвется.

– А ты бы подумал, чего хочет твой рыжий. Его желания с твоими могут не совпадать, тебе это в голову приходило?

– Если бы он мог выйти и послать нас обоих к черту, твоей хозяйке не понадобилась бы вся эта канитель.

– Молодец, соображаешь. Ну, а если… – Хатталь помедлил, – …он хочет вас испытать? Узнать, что вы любите больше – его самого или ваши представления о нем?

Кинтаро открыл было рот, чтобы возразить, и понял, что ему нечего сказать. Зато фарри явно сказал больше, чем собирался. И решил незамедлительно сменить тему, небрежно бросив:

– Я с ним спал пару раз, еще когда он только здесь появился.

– Всего пару? – чужим голосом отозвался Кинтаро, отворачиваясь.

– А я думал, ты кинешься меня полосовать, если узнаешь.

– С чего бы? Ежу понятно, это он тебя совратил. Надо же ему с кем-то трахаться, пока нас нет.

Заткнуть Хатталя было не так-то легко.

– Он клевый. Понятно, почему ты так хочешь его вернуть.

Кинтаро развернулся и посмотрел на Хатталя в упор.

– По-твоему, я поперся за тридевять земель только потому, что с рыжим хорошо в постели?

– Так почему?

– Потому что я его люблю.

– А ты ему когда-нибудь это говорил? Держу пари, что нет. Такие, как ты, вечно корчат из себя суровых мачо.

– Таких, как я, цивилизованные люди называют суеверными дикарями, – сказал степняк резко. – Но у цивилизованных людей предрассудков и суеверий не меньше. Например, что надо обязательно говорить о любви. Для таких, как я, любовь – она как солнце, как ветер, как вода. Она просто есть. – Кинтаро помолчал и добавил: – Если уж на то пошло, Альва тоже никогда не говорил, что любит меня. Я сам это знаю. Потому и не отступлюсь.

На этот раз Хатталь не нашелся, что сказать.

Белая тронная зала оказалась пустой, но после недолгих поисков два прочих кавалера Ахайре обнаружились в неприметном алькове, и положение, в котором их застали, было абсолютно недвусмысленным.

– А что, я всегда мечтал сам себя трахнуть, – задиристо сказал тот, что был сверху. Поскольку оба были полураздеты, определить, который это номер, первый или третий, не представлялось возможным.

Итильдин буквально прилип к ним взглядом, но степняк отодвинул его и задернул занавески. Он не любил быть пассивным наблюдателем.

– Интересно, как делаются такие иллюзии? – сказал задумчиво эльф. – Обман зрения и прочих чувств? На самом деле там, за занавеской, никого нет? Или это заклинание личины?

– Это заклинание подобия, – не удержался Хатталь, на что эльф и рассчитывал. Легко уклониться от прямого вопроса, но мало кому удается смолчать, когда есть возможность блеснуть эрудицией. – Берется нормальный человек, из плоти и крови. Чем он больше похож, внешне и по характеру, тем лучше приживется иллюзия. Потом он не помнит, что с ним было. Ведет себя в точности как тот, в кого его превратили.

– Откуда он знает, как надо себя вести?

– А он и не знает. Просто делает то, что от него ждут. Как бы читает мысли.

– Тогда почему они ведут себя по-разному?

– Так подобие же, не полное соответствие. Кто-то одни черты берет, кто-то другие.

– А может человек под заклинанием подобия сохранить свою настоящую личность? – спросил Итильдин под влиянием внезапного озарения.

– Может, отчего нет. Если тот, кто наложил чары, захочет. Но человек все равно будет вести себя так, как ему положено по роли.

Закрывшись со степняком в комнате, эльф долго и жарко трахал ему мозги на пушистом ковре перед камином.