Эклиптика

Нам посоветовали нанять фаэтон, когда мы сойдем на берег. Самый удобный путь к санаторию пролегает через восточную часть острова. Проселочная дорога обрывается у кованой ограды с пиками, оцепляющей усадьбу. Подъезжая к вершине холма, мы читаем таблички на деревьях: Dikkat köpek var – “Осторожно, злая собака”. Но мы не тревожимся.

С вершины холма открывается прекрасный вид на море, а вдали от суеты и шума городской жизни туберкулезные больные могут наслаждаться свежим воздухом и покоем. Санаторий строился в пору, когда болезнь достигла невиданных масштабов и показатели смертности зашкаливали. Он открылся в 1924 году, через год после провозглашения Турецкой Республики. Здание, прежде принадлежавшее греческим властям, было отреставрировано под эгидой Мустафы Кемаля Ататюрка, основателя современной Турции…

Статья, воспроизведенная целиком, занимала отрезок стены от потолка до плинтуса. Длился и длился подробный рассказ.

Большинство пациентов – это студенты, съехавшиеся в Стамбул со всей Анатолии, чтобы получить образование в одном из университетов города. Днем они дышат морским воздухом, а вечерами устраивают дебаты за стаканчиком чая или салепа. Дружеское общение и развлекательные мероприятия поднимают боевой дух…

Виктор возился у камина. Он оторвал откуда-то листок и чиркнул спичкой. Послышалось шипение.

В комнате отдыха проходят концерты и дважды в неделю – кинопоказы. При санатории открыт реабилитационный центр, где местные умельцы, такие как Ардак Йылмаз (на снимке справа), учат пациентов столярному делу.

За годы работы санаторий завоевал репутацию одного из лучших центров грудной хирургии, однако из-за недостатка финансирования главврач обеспокоен…

– Иди погрейся, – сказал Виктор. – Огонь уже разгорелся.

Он сидел у камина, вытянув руки к пламени. Лицо в бликах света. Он так уютно устроился в оранжевом сиянии, а мне было так холодно и страшно, что устоять было невозможно.

Опустившись рядом с ним на колени, я увидела в огне страницы еще одного журнала. Сырая одежда неприятно липла к коже. Долгое время мы вместе сидели у очага и молчали, напитываясь теплом. Затем я сказала:

– Не знаю, получится ли у меня пережить такое.

Виктор не отрывал взгляда от пламени.

– Все образуется. Мы вместе над этим поработаем.

– Я пока не могу вернуться с тобой в Лондон. Я всегда думала, что выживу без чего угодно, потому что у меня есть живопись. Взгляни на меня теперь… Уж лучше мне устроиться на фабрику, заняться полезным делом. Так я буду счастливее.

Виктор неожиданно обнял меня за плечи.

– Элспет, – сказал он, – тебе двадцать шесть, и ты жива. И утром взойдет солнце, как в любой другой день. Вот все, о чем тебе нужно думать. (Мне хотелось склонить голову ему на плечо, но слишком уж болела ключица.) А где твоя перевязь?

– Потерялась в озере.

– Давай-ка сделаем новую. – Он потянулся к матрасу и снял с подушки замызганную наволочку. Разорвав ткань по швам, он сложил ее в треугольник, завязал концы у меня сзади на шее и продел мою руку в петлю. – Есть люди, которым ты небезралична. Не забывай об этом. Я никогда не видел, чтобы Дулси Фентон так за кого-то переживала. Ты очень дорога ей, и не только как ценный актив.

– Ну да, так она это выставляет.

– Нет, думаю, она искренне к тебе привязана. Она раз двадцать звонила – спрашивала, нет ли от тебя вестей.

– Беспокоилась из-за выставки.