Эклиптика

Какой смысл говорить, что грибы, которые он растоптал в чулане, и были моей работой или что его выходка стоила мне нескольких дней кропотливого труда?

– Спасибо, Нелл. Что не стали… – Он замялся. – Ну вы поняли. Обычно люди сердятся. Смотрят косо. Думают, что ты это контролируешь, начинают возмущаться. Наверное, они это не со зла, но так происходит каждый раз… Один врач посоветовал мне привязывать себя на ночь к решетке кровати. Я спросил, стал бы он привязывать собственных детей. Он посмотрел на меня как на сумасшедшего. Ну неважно. Я все равно попробовал – посмотреть, что из этого выйдет. А вышло все в десять раз хуже. Конечно, никуда я не ушел, но кошмары стали еще мучительнее, и вдобавок я чуть ноги себе не переломал. Это только доказывает, что врачи сами нифига не знают.

Чайник со щелчком выключился.

– И что же ты там делаешь, у себя в голове?

– Я всегда пытаюсь выбраться наружу, проснуться. Но это невозможно. Иногда я оказываюсь в помещении, где никогда раньше не был. Иногда иду на голос или музыку вдалеке. Или нахожу телевизор со старыми фильмами без звука. А иногда мое воображение рисует целую библиотеку, и я сижу там, листая книги в поисках инструкций или плана побега. Знаете, такое ощущение, будто каждый раз, когда я засыпаю, меня отправляют на первую клетку игрового поля. И спустя пару ходов я понимаю, что уже играл в эту игру. Уже видел эти лестницы, этих змеек[15]. Но до финиша никогда не доберусь.

Я сказала, что, по-моему, это сущий ад.

– Да, но есть и плюсы. – Он задумался, подбирая слова. – Вам покажется странным, что я так часто вспоминаю деда, но по какой-то причине с самого приезда он не идет у меня из головы. По выходным, когда родители уезжали, я оставался у него. Он был хромой и далеко ходить не мог, да и вообще почти не выбирался из квартиры. Поэтому мы все время сидели дома и слушали пластинки. Всегда одни и те же. Старые рэгтайм-бэнды, юмористические передачи, глупые песни в духе “Смеющегося полицейского”. У него были незатейливые вкусы. Так мы и сидели, снова и снова слушая пластинки. Я готов был на стену лезть от скуки, но ничем другим заниматься не мог. Современное радио он не выносил, сада у него не было, а гулять меня одного не пускали. Ему нравилось изо дня в день слушать одно и то же, это его успокаивало. А мне приходилось сидеть с ним и делать вид, что мне тоже нравится. Как же я ждал, когда придет мама и заберет меня домой. Но через пару дней мне так надоедало торчать одному в школе, что я уже сам хотел к деду. И вот эти часы, что я провел у него дома, слушая одни и те же пластинки, я не променял бы ни на что на свете. Они сделали меня таким, какой я есть. То же самое можно сказать и про кошмары.

– Трудно, наверное, ложиться спать, зная, что может случиться.

Он пожал плечами:

– Просыпаться куда труднее.

Старая заварка годилась еще на одно использование. Я подлила кипятка и покрутила чайник в руках. Мальчик наблюдал за мной, прищурив глаза.

– Чай будет слабый, но я так люблю. Могу дать ему настояться, если хочешь.

– Да нет, не надо.

Я сполоснула две кружки и разлила чай. Он вышел почти бесцветным. Мальчик заглянул в кружку, сделал глоток и скривился:

– У-уф… А вы не соврали.

– Это у меня от матери. Дома мы всегда по многу раз заваривали чайные листья. Менталитет военного времени – а может, просто шотландский. С тех пор чай я могу пить только такой.

– У вас почти нет акцента.

– С годами все становится мягче. Уж поверь. (Он почти рассмеялся.) Вряд ли я теперь сойду за свою в Клайдбанке. Он у меня в крови, но я больше не чувствую с ним родства. А еще меня никогда не тянуло его писать – не то что Лондон. Вот Лондон меня завораживает.

– Знаю, – ответил мальчик. – Я видел ваши работы.

Эта прямолинейность застала меня врасплох, и я замахала рукой, будто пытаясь стереть само упоминание о прошлом.

– Эй, мы же так хорошо беседовали.

Мальчик уставился в пол.

– Я сказал это только потому… – Он осекся, сглотнул. И с новым приливом смелости выпалил: – Я не виноват, что знаю, кто вы. Ваши картины висят в Тейте…

– Давай не будем об этом.

– Одну я даже копировал. Мы были там на экскурсии, и учительница велела купить открытку.

– Ну хватит. Ты только хуже делаешь. Пожалуйста, сменим тему.

Я хмуро уткнулась в кружку. Не знаю, чего я боялась сильнее – признания за то, кто я есть, или жалости из-за того, кем так и не стала.

– Слишком крепко вышло. Горчит же, правда? Не надо было так крутить чайник. – Я выплеснула свой чай в раковину. Застыла к мальчику спиной. – Знаешь, мне, наверное, пора за работу. Если тебе уже лучше, не мог бы ты пойти к себе?

Я услышала, как он поставил кружку и поднялся.

– Я вовсе не хотел вас обидеть. Простите. – Когда я обернулась, он уже был у двери. – Мне ужасно неловко, вы ведь были ко мне так добры…

Он спустил одеяло с плеча и заткнул за пояс.

– Ничего страшного.

– Не обижайтесь. Я не лажу с людьми, я же вам говорил.

– Мне просто нужно поработать.