Эклиптика

– Ну так вот. Однажды его жена пошла с кем-то встречаться и мы остались одни. И он начал рассказывать, что, когда был моложе, с ним тоже случилось нечто подобное – он много пил и почти ничего не писал. И хотя его пьесы каждый год где-нибудь ставили, он не мог избавиться от чувства отчаяния, пожиравшего его изнутри. Что-то было не так. Он сказал, что пару раз пытался покончить с собой, и я… Я не знал, что и думать. О, вижу, ты наконец меня слушаешь.

Я неотрывно смотрела на него – на движения его рта.

– Но в итоге он выкарабкался, и я спросил, как ему это удалось. Он принялся торопливо рассказывать, через что он прошел, как он опустился на самое дно, вот это все. Может, он боялся, что вернется жена, и не хотел, чтобы она услышала, но говорил он и правда очень быстро. Не успел я опомниться, как он уже рассказывает об одном месте в Турции. Остров недалеко от Стамбула. Говорит, там что-то вроде санатория для людей искусства. Не колония и не курорт. Прибежище. По его словам, это место, само пребывание там изменило всю его жизнь. Вернуло ему чувство цели. Прояснило мысли.

Звучало как идеал для тех, кто хочет исчезнуть.

– Я посмотрел на него, вот прямо как ты сейчас на меня, и сердце у меня заколотилось. Я понял, что должен попасть на этот остров, где бы он ни был. Во что бы то ни стало. Я спросил, как его найти, но мой друг сказал: “Все не так просто. Есть определенные правила”. “Я готов на все, – говорю. – Только расскажи мне, как туда добраться”. И он рассказал. Он рассказал мне все. А теперь я хочу рассказать тебе, Элли, только слушай внимательно, очень внимательно, потому что повторить я уже не смогу.

* * *

Ждем у телефонной будки на улице Ласса. Ждем, когда зазвонит телефон. Джим хотел, чтобы я вернулась в постель, но я не могла спать ни секундой дольше. Я подкрепилась, и меня уже не шатало. Мы сидели под фонарем, наполовину в лужице света. Дорога пустая. В темноте стелется серый дым, ряд домиков, отошедших ко сну. Джим уже набрал номер и поговорил с посредником.

– Хорошо, мы будем рядом, – сказал он и продиктовал телефон нашей будки. – Неважно, насколько поздно. Мы готовы ждать. Если не услышим от вас через пару часов, придется… А, хорошо, спасибо.

Прошла уже целая вечность.

Мы сидели на бордюре и бросали камни, точно дети, играющие в переулке.

– Ни о чем не беспокойся, – говорил Джим. – Поначалу будет трудно, но, поверь, со временем все наладится. Первые пару месяцев я вообще почти не писал. Просто пытался привыкнуть к обстановке. И это нормально – не бойся терять время. Впитывай новые впечатления, дай им улечься. В конце концов ты в себе разберешься. Почаще поднимайся на крышу особняка. Там все видится особенно ясно. По весне расцветают иудины деревья – с этим зрелищем не сравнится ничто на свете. Их видно даже на соседних островах. Когда будешь смотреть на них, вспоминай обо мне, вспоминай этот миг, ладно? Потому что там главное не затосковать. С кем-то из постояльцев ты поладишь, с кем-то – не очень, но важно не поддаваться одиночеству. Я видел, как такое случается… (Зазвонил телефон.) Это оно. – Джим отряхнул ладони. Открыл заржавелую дверцу, зашел внутрь. Взглянул на меня с улыбкой. Снял трубку. – Да? – Кивок, кивок, еще один. – Спасибо, сэр, да. У меня все хорошо. Работа кипит. Да и картины продаются, а это хлеб. – Пауза. Кивок. – Несомненно, сэр, да. – Жеманный смешок, какого я от него в жизни не слышала. Странный ореол формальности. – Конечно-конечно. Что ж, не буду вас задерживать. Хорошие новости я передам. И спасибо еще раз за… Но я правда очень благодарен. – Снова этот смешок. – Да, сэр, обязательно. Hoşçakal.

Третья из четырех. Коридоры превосходят

1

Лодка вышла из залива на девять гребков и все уменьшалась. С вершины утеса надрывавшийся на веслах Эндер был едва различим, спина бугром против мороси, вокруг плещутся серые волны. С каждым взмахом весел лодка продвигалась вперед лишь на дюйм. Будь мы поблизости, вероятно, услышали бы, как старик жалуется на ноющие кости Ардаку, стоящему на корме. Эти двое полдня готовили тело: заворачивали, утяжеляли, несли на плечах по лесистому склону. Но какие слова звучали там, на лодке, что они чувствовали, исполняя от нашего лица этот страшный долг, мы не знали. Мы могли лишь догадываться – по почтительной праздности в движениях гребца, по бесхитростности, с какой они сбросили труп в воду.

Было это так: