Экономическая журналистика

• Внутри инвективной лексики надо различать литературную (относящуюся к русскому литературному языку) и внелитературную или нелитературную, например жаргонную. Ко второй группе относится и обсценная лексика (мат).

• В рамках «литературной» инвективной лексики тоже есть различные группы. Во-первых, это книжная лексика с инвектив-ным значением (мошенник, проститутка). Здесь может возникнуть ситуация клеветы (так как, назвав человека таким словом, мы обвиняем его в нарушении законодательства или норм общественной морали; вполне возможно, что это не соответствует действительности). Во-вторых, это эвфемизмы для подобных слов, казалось бы, «щадящие» адресата, но на самом деле несущие такую же ин-вективную нагрузку (дама легкого поведения). В-третьих, это переносное, метафорическое употребление таких слов (ср. бессмертное выражение политическая проститутка). Оно чаще связано с ситуацией оскорбления. Наконец, в-четвертых, есть группа вполне литературных слов инвективной семантики, однозначно связанных с оскорблением, – вроде стерва, мерзавец, подонок.

• Употребление не только литературной, но и нелитературной инвективной лексики и фразеологии далеко не всегда связано с оскорблением, клеветой, вообще унижением чести и достоинства. Это зависит от конкретной функции такой лексики, в особенности от наличия или отсутствия умысла на унижение чести и достоинства; во всяком случае, если такой умысел не доказан, обвинить говорящего (пишущего) невозможно. Это зависит от конкретной ситуации общения, включая в эту ситуацию и характер отношений между участниками речевого акта. Например, можно ласково назвать человека сукиным сыном (и даже себя самого – ср. Ай да Пушкин, ай да сукин сын!). Это зависит также от уровня речевой культуры говорящего или пишущего – бывает, что он просто не способен оценить степень несоответствия своей речи требованиям общественной морали.

• Особый случай (не рассмотренный ниже, в главе 4) – это инвективное употребление слов или словосочетаний, которые не содержат в своей семантике инвективного компонента и в лучшем (худшем?) случае имеют экспрессивную окраску (мальчики в розовых штанах), а порой и ее не имеют (завлабы). Как ни удивительно, в устах определенной социальной группы людей даже слова профессор, академик могут приобретать инвективный характер. Однако доказать такой инвективный характер почти невозможно, хотя интуитивно каждый из нас (в определенном контексте) его ощущает.

Вернемся к нашим первым вопросам. В свете всего сказанного как следует трактовать унижение чести и достоинства?

Нам представляется, что вопрос об унижении чести и достоинства упирается в понятие «нарушение моральных принципов» (потому что «нарушение действующего законодательства» установить в принципе несложно). Универсальных моральных принципов не существует – речь может идти только о принципах христианской морали (десять заповедей и т. д.) или о неписаном моральном кодексе данного конкретного общества в данный период его развития. Например, адюльтер противоречит и христианской морали («не пожелай жену ближнего своего»), и господствующей морали современного постсоветского общества, как, впрочем, и советского, но отношение к нему в постсоветском обществе более терпимое, чем в советском. Еще более терпимое отношение к нему было характерно для определенной социальной прослойки во Франции XVIII века (перед Великой Французской революцией, в период Директории). Иначе говоря, это вопрос исторической этики и социальной психологии. Но оценки существования и характера этих моральных принципов участниками коммуникативного акта и теми, кто этот акт оценивает (например, судом), могут расходиться.

Что можно сказать еще об одном понятии – «принятая в обществе манера общения», без разъяснения которого «повисает в воздухе» важное понятие неприличной, нецензурной и пр. формы?